Аристотель объясняет эти процессы в книге “Метеорологика”. Значительная ее часть посвящена циклам. В ней описан метод противодействия хаосу. Модель начал призвана объяснить, как мир может одновременно изменяться и продолжать существование, как он удерживается в состоянии динамического равновесия. Поверхность земли, говорит Аристотель, постоянно изменяется, но настолько медленно, что мы едва это замечаем. Во времена Троянской войны Арголида была заболоченной, а земли вокруг Микен были плодородными, а теперь бывшие топи у Аргоса возделываются, а в Микенах почва суха и бесплодна. Египет тоже высыхает, и поэтому Нил изменил свое русло. Некоторые, говорит Аристотель, считают, что это свидетельствует о том, что Земля продолжает высыхать с тех пор, как сформировалась, но это ограниченный взгляд на проблему. Более вероятно, что, по мере того как одна часть земли высыхает, другая погружается в море, поскольку земная поверхность непрерывно растет и разрушается. Аристотель предвосхищает концепцию геологического времени, но опирается при этом на сведения Гомера.

Возникает вопрос, как Аристотель представляет себе подлунный мир. Считает ли он его живым организмом? Является ли метеорологический цикл жизненным? Служит ли он некоей цели? Этому посвящен фрагмент (один из самых спорных) “Физики” (II, 8), где Аристотель пишет: зимние дожди проливаются ради весенних посевов. Этим он, по всей видимости, желает сказать, что физический мир существует ради населяющих его созданий, и в особенности ради человека, который пожинает то, что сеет. В “Метеорологике”, однако, ничего подобного нет. Там циклы объясняются исключительно материальной и действующей причинами, а целевая отсутствует. Подлунный мир действительно обладает гомеостатическими механизмами, которые поддерживают его существование, но они гораздо проще, чем кибернетические обратные связи, которые Аристотель использует для объяснения живых организмов. “Органический” язык метафоричен; у земли нет души. Аристотель пытается передать свое ощущение того, что космос, времена года, начала, сама жизнь – все взаимосвязано, все переходит друг в друга: циклы внутри циклов внутри циклов.

81

Подобно тому, как Аристотель составляет перечень периодов нереста рыб в разные сезоны, Теофраст перечисляет периоды цветения растений. Первые весенние цветы – левкой и желтушник. Затем приходит черед нарцисса поэтического, нарцисса букетного, анемонов и гадючьего лука, которые так любят составители гирлянд. Таволга обыкновенная, гименоксис, ветреница павлинья, гладиолус полевой, пролеска двулистная и другие горные цветы идут следом. Шиповник цветет последним и увядает раньше других цветов – ему отведено совсем немного времени.

Хотя Теофрасту знакомо множество цветков, ему неизвестно, для чего они нужны. Он видит тычинки и пестики, однако не знает, что эти части служат для полового размножения, что пыльца – это мужское семя и что пышное разнообразие расцветок и ароматов существует лишь для привлечения опылителей. Любовь растений (позаимствуем этот термин из названия книги Эразма Дарвина) была ему неведома.

Причины его неведения как будто понятны. Тычинки и пестики очень малы, а пыльца и того меньше. К тому же многие растения могут вырастать из отрезанных частей (Теофраст, истинный садовник, весьма внимателен в этом вопросе), и полового размножения при этом не происходит. Возможно, на Теофраста также повлияло данное Аристотелем определение: самец – это животное, которое размножается внутри другого животного. Это определение никак не получалось применить к растениям. Объясняя, как размножаются растения, Аристотель говорит лишь, что они содержат и мужское, и женское начало[146].

Но есть исключение. В “Истории животных” Аристотель рассказывает:

Инжир (смоковница) – как и овцы, он имеет азиатское происхождение), – произрастал у Эгейского моря еще до Гомера[147]. Любой скажет, что в наши дни лучшие на Лесбосе смоквы – в Эресосе. Рощи там столь же зелены, прохладны и полны жизни, сколь знойны, сухи и бесплодны окружающие их холмы. На острове множество сортов инжира: apostolatika, vasilika, aspra (белая), maura (черная), diphora (плодоносящая дважды – весной и осенью). Но самый знаменитый сорт – smyrna, названный в честь малоазиатского города: плоды с детский кулак, с черно-лиловой кожицей и малиновой мякотью.

Садовый инжир, о котором пишет Аристотель, мог относиться к любому из древних сортов. Psen – это инжирные осы-бластофаги, Blastophaga psenes, которые вылетают из плодов в точности так, как говорит Аристотель[148].

Дикий инжир, сегодня известный как ornos, часто встречается в русле высохших рек. Прививание садового инжира частями дикого называется капрификацией, ведь лишь козам (capra) на корм дикий инжир и годится. Когда-то широко распространенная, сейчас практика прививания инжира в Греции редка. На Лесбосе крестьяне просто выращивают дикий и садовый инжир в соотношении 1: 25.

Вроде бы описание достаточно четкое, но многое по-прежнему вызывает вопросы. Например, как именно взаимодействуют дикий и садовый инжир? И как оса, выросшая в плоде одного дерева, может помешать упасть плоду другого? Теофраст, который был родом из Эресоса и поэтому знал об инжире все, подробно останавливается на этих вопросах. Он повторяет историю Аристотеля и добавляет некоторые детали – например, что на инжирной осе паразитирует другое насекомое, kentrines – вероятно, наездник Philotrypesis caricae[149]. Еще Теофраст выдвигает несколько гипотез, объясняющих, как осы могут удерживать плоды инжира на деревьях. (Они механистичны и по большей части неверны.) Интереснее то, что и Теофраст, и Аристотель допускают, будто история с двумя видами инжира имеет отношение к полу.