Дымила наша коптильня, слезились глаза. Кое-как управляя плотом, мы выловили из воды парочку слабо расклеванных щук и тоже пристроили коптиться. Запас пищи еще никому не мешал.

– Ой, глядите, – указал вверх Викентий.

Высоко в небе плыл воздушный шар, разноцветный и нарядный, как елочное украшение. Ветер гнал его на юго-восток. Пилот шара не был дураком, он держался повыше, чтобы невзначай не пальнули с земли. Отчаяние погибающих рождает лютую зависть к выжившим. Воздухоплаватель не желал рисковать.

Что он будет делать, когда у него кончится последний баллон с пропаном? Или он надеется дотянуть до Урала и сесть на гору?

Не факт, что это панацея, если вода будет продолжать прибывать.

Исчезнут реки, озера сольются с морями, уйдут под воду леса, тундры, степи с пустынями и горы, какие пониже. Ледяные панцири Антарктиды и Гренландии оторвутся от ложа, всплывут, ломаясь, и расползутся во все стороны стадами айсбергов. Утонут последние коровы и лошади, муравьи и аисты, вараны и носороги, слоны и божьи коровки. Колорадские жуки тоже утонут. Морские выдры не донырнут до морских ежей и вымрут от голода.

Черепаха может приделать себе к лапкам крылышки и даже помахать ими, хотя, разумеется, не взлетит. У черепахи попросту не хватит на это сил. Люди... Нет, люди продержатся дольше прочей фауны – в рамках вида, разумеется, а не отдельных особей. Люди кое-что умеют. Можно не сомневаться, что девяносто девять процентов человечества пока еще живо и относительно здорово.

Вроде нас.

Хотя было тонко замечено: «И это пройдет».

То ли мысли, то ли ощущения кружились в моей голове и все без исключения мне не нравились. Но прогнать их я не сумел.

Что ж, затонут города, деревни, хутора и отдельные строения (жаль), музеи и стадионы, шахты и электростанции (тоже жаль, но уже не так сильно), токсичные свалки и ядерные могильники (нисколько не жаль, только бы их не размыло), действующие нефтяные скважины (очень плохо!), военные склады и полигоны (туда им и дорога). Исчезнут за невостребованностью профессии землеустроителя, земледельца и землекопа. Не станет на свете мальчишеской игры в ножички, из спортивных игр сохранится лишь водное поло, растворятся в воде государственные границы, лишатся смысла прежние международные соглашения. Не будет ни ревущих танков, ни бомб, торопливо вываливающихся из бомболюков, ни ядерных ракет, хищно выскакивающих из-под воды.

Ведь когда-нибудь, проржавев, затонет последний авианосец и где-нибудь над бывшими степями пойдет на дно последняя подлодка.

А войны все равно останутся, только станут еще ожесточеннее, – за пищу, за пресную воду, за последний уцелевший клочок суши, за шанс выжить и продлить себя в потомстве, отняв жизнь у конкурентов.

Мы слишком уверовали в то, что опасность для нашей жизни и благополучия может исходить только от людей и созданных ими структур. Это кажется нам естественным. Мы решили, что оседлали хребет нашей планеты по праву, а оказалось – из милости. Или просто по чужому недосмотру.

Ихтиандров из нас не получится.

И останутся правительства, вожди, президенты, имамы, координаторы, паханы – какая разница, как их называть! – останутся, потому что глупцы будут поддерживать их в зыбкой надежде спасти себя и своих близких. Они обманутся, но разве обман глупцов – не один из краеугольных камней нашей цивилизации? Разве вождь пещерного племени мог полагаться только на силу мышц и размеры дубины?

Кому будет хорошо, так это китам и тюленям. Да и морские рыбы не останутся внакладе: на затопленной суше столько съедобной органики!

Хотя может случиться так, что какой-нибудь кашалот распорет нежное брюхо об Останкинский шпиль...

– Интересно, а впервой ли им? – размыслил вслух Леня, устав дуться. – Может, они уже не раз изгоняли настоящих пришельцев... не обязательно потопом, можно ведь по-разному сделать жизнь чужаков невыносимой. Конечно, земной флоре-фауне не поздоровится в любом случае... Я вот что думаю: крупнейшие вымирания, ну там, пермско-триасовое или мел-палеогеновое – случайны ли? Лес рубят, а на щепки хозяевам плевать... Да что им щепки, если они действительно медленные? Какие им щепки, если для них этот потоп вроде выстрела: бац – и кончено. – Леня похмыкал, но как-то невесело. – Сны-предупреждения, да? Что ж, сейчас нас предупреждают и гонят, а, может быть, лет через сто они прямо спросят нас: «Почему вы не улетаете, черт побери?» – и лет через двести смогут воспринять наш ответ. Н-да, перспектива...

Возражать ему не стали – ни у кого не нашлось аргументов.

– Эй! – сквозь дрему донесся до меня возмущенный голос Инночки. – Вы все что, дрыхнуть намылились?! А кто на вахте?..

Но я уже проваливался в сон.

* * *

Дом недоумевает.

Он пребывает в недоумении уже давно: что происходит? Что творится с ним, в нем и вокруг? Почему хозяева больше не радуются гостям? Почему их, хозяев, стало меньше и они бродят по дому, как тени? Почему никто не счистит с его стен старую потрескавшуюся краску, оскверненную слоем копоти пополам с пылью, и не наложит свежую? Он пытается заглянуть внутрь себя сквозь немытые оконные стекла. Эй, кто там есть!.. Очнитесь! Нельзя, нельзя так опускаться!

Дом постарел, как и хозяева.

На его боку сквозные прострелы – их сделал однажды ночью какой-то вертолет, то ли свой, поливая огнем группу диверсантов, то ли чужой, прикрывая с воздуха эту самую группу. Во всяком случае, так было объявлено – никто, кроме военных, никаких диверсантов не видел. Был ночной скоротечный бой – и все. По счастью, пули, пробив стену гостиной, ушли в пол, не задев никого из хозяев.

Свистит ветер в прострелах. Гудит на ветру полуоторванная щепка. Ревут, трясясь по развороченному шоссе, автоколонны с пополнением и боеприпасами, идет техника. Еще! Еще! Ночное зарево над холмами загорается до заката и не сразу меркнет с восходом. Еще! До конца, до победы!..

Обратно идут санитарные машины, полевые госпитали, смонтированные в автобусах и трейлерах, а то и просто подводы. Поток туда – поток сюда. Так длится уже несколько месяцев. Дом видит, как хозяева выходят встречать госпитальные колонны и всматриваются в лица раненых, пытаясь увидеть знакомое лицо. Дом тоже не понимает, что значит «пропал без вести». Быть может, его младший хозяин, чья фотография с недавних пор висит в простреленной гостиной, только ранен и едет в следующей машине?

Нет... Опять нет...

Проехала колонна. Муж кладет руку на плечо жене: «Все будет хорошо, родная, не случится ничего плохого». Женщина привычно кивает, уже не понимая смысла слов, и до следующей колонны нехотя уходит в дом. Там дочка капризно пеняет котенку, который стал почти взрослым и уже не всегда желает бегать за веревочкой, зато вчера поймал свою первую мышь и не постеснялся принести эту гадость в подарок юной хозяйке.

Хозяин не входит в дом, а огибает его стороной, направляясь к сараю с техникой. Трактора в сарае уже нет, он реквизирован для нужд армии, но комбайн остался, а значит, скоро предстоит работа в поле: зерно почти доспело. Часть посевов пропала – по полю пролегла не одна объездная колея, но потери не столь значительны, поскольку урожай, как ни странно, обещает быть неплохим. И хозяин, обогнув сарай, идет в поле щупать колосья: не пора ли?