Отряды Шейбани уже находились в Ура-Тюбе. Воины-степняки схватили кишлачного старосту, поехавшего в город за покупками на базар, стали избивать его, требуя показать место, где прячется Бабур!

Староста-таджик, с кровавыми полосами на лице от плетки, говорил Бабуру:

— Я не подлец, чтобы выдавать своего гостя! Я повел ваших врагов в ущелье Октанги и сам скрылся в зарослях. Оттуда им трудно будет выбраться, я же через высокие горные тропы вернулся сюда!

Октанги — это в тридцати верстах к востоку от Дахката, ясно, что ищейки хана не сегодня-завтра нагрянут и в Дахкат. Ведь Шейбани-хан обещал немало золота за его голову… Надо уходить.

О том же горячо говорила ему и мать, Кутлуг Нигор-ханум.

— Бабурджан, все мы надеемся только на тебя! Не до дервишества теперь, милый… Все считают вас венценосцем в изгнании, ни во что другое никто не верит, важные беки ждут в Гиссаре и повсюду. И степняки ведь ищут вас как повелителя, обладающего правом на престол… Дахкат столько времени давал нам хлеб-соль, ваш долг избавить этот кишлак от грозящей ему беды!

Все верно, все верно, он снова должен стать во главе тех, кто верит в него, взяться за оружие.

Не убежать ему и босым от судьбы!..

— Почтенный Шеримбек! Назначаю вас главным визирем… — (Это был старый дядя Бабура, тот самый, кто когда-то в Андижане хотел бежать с ним в горы Алатау; обрадованный визирством, которого удостоился после стольких лет верности, Шеримбек по-дворцо-вому учтиво склонился в поклоне благодарности.) — Доведите нашу волю до сведения всех беков и нукеров. Немедля собираться в путь! Сегодня же ночью покинуть Дахкат!..

И снова Бабур в панцире, снова обвешен оружием. В ту же ночь его отряд двинулся туда, откуда восходит солнце. К Исфаре.

5

Внизу, ударяясь о камни, шумит, клокочет Исфара-сай.

Бабур сидит высоко на скале и смотрит вдаль, — белесые облака, которые плывут где-то за Ходжентом, отбрасывают тени по склонам и вершинам гор. От снежных пиков тянет холодом. Весенние долины укутаны теплым зеленым покрывалом.

За шелковой занавесью неба, простертого над горизонтом, где-то там, в необозримых далях, скрыты Чаткальские горы и некогда шумный, ныне разграбленный и притихший Ташкент. Перед мысленным взором Бабура предстают потом Джизак и Самарканд, Маргелан и Андижан. Когда-то он ездил свободно по всем этим краям.

А сейчас на всех просторах Мавераннахра нет для него пристанища, нет угла, где бы мог он пожить спокойно. Все перешло в руки Танбала и Шейбани. Недаром Шеримбек настаивает, чтобы уехал Бабур в Хорасан.

Бабур не соглашается; он наперед чувствует: оставив Мавераннахр, он навеки лишится родины, не вернется обратно уже никогда. Чувство родной земли, не столь заметное прежде, когда он волен был жить или не жить в какой-нибудь из ее частей, теперь властно заявляет о себе, диктует ему поступки и чувства.

«Мавераннахр! Я избороздил тебя из конца в конец, на каждую дорогу, вьющуюся по тебе, излил свет своей души, просыпал семена своих замыслов. Корни мои — в плоти твоей, родная земля. Где найти силы, чтобы вырвать их? И можно ли перенести боль разлуки с тобой, Мавераннахр?»

Ахмад Танбал и Шейбани-хан — «союзники» — стремятся перегрызть теперь горло друг другу, опять война владык, которым тесно, которые не могут жить в мире, терзает Мавераннахр. Сгинь они оба, эти волкодавы, эти жадные псы, пути Бабура открылись бы…

Питая слабую надежду на возможность остаться в Мавераннахре, Бабур послал все же своих людей в Андижан — следить за ходом военных событий. И вот — ждет нетерпеливо возвращения их в Исфару.

Прошло полтора месяца, а посланных все еще нет. Дни ползут — ему кажется — неимоверно медленно. Бабур без конца бродит по горам… Что делать? Что предпринять? Не ушел бы от него в Гиссар находчивый Касымбек, он посоветовал бы что-нибудь стоящее. Но нет с ним Касымбека. Нет и храброго соратника Нуяна Кукалдаша — погиб в прошлом году в Ахангаране от рук танбаловских воинов, сбросили они его в пропасть.

Скольких уже нет с ним рядом — погибли, ушли, поддались слабости и переметнулись к врагам. Сожаления об одних, злость на других.

Как бы и поэтическая сила не покинула его! Пытался сочинять стихи, ничего не получалось, не расположена была душа рифмовать звонкие строки.

К вечеру горы заволокло туманом. Из арчового леса по туманным тропам Бабур спустился в долину к берегу реки. Там было тесно, холодно-мрачно и такой плотной серой стеной стоял туман, что не различить уже было поток, лишь по грохоту можно было догадаться, что Исфара-сай здесь, не пропала река, все несет и несет она воды, ворочает камни.

Стоянка Бабура на берегу, на широкой поляне с небольшим возвышением посередине, где и стоит его юрта из благородного красного сукна. Рядом восьмиугольная белая юрта Кутлуг Нигор-ханум. Остальные шатры — в некотором отдалении от этаж, главных.

Бабуру показалось, что шатры будто разбежались в разные стороны друг от друга; туман, словно плесень, обволакивал их.

Навстречу попадались люди, приветствовали его, как приветствуют венценосцев. В ответ Бабур слегка наклонял голову — так положено, не больше, дворцовыми обычаями.

Свернули к юрте Мамадали, хранителя книг. Множество редкостных рукописных книг — поклажа для пяти-шести верблюдов — было уложено в особые сундуки, обтянутые кожей, не пропускающие влаги. Эти сундуки всегда с Бабуром; болезненного вида, желтолицый Мамадали во всех походах сопровождал Бабура. Старик берег книги, будто мать ребенка своего.

Что хотел бы сейчас почитать Бабур? Ах да, по истории.

У Мамадали была привычка: прежде чем брать книгу, мыть руки.

— Ваш раб незамедлительно принесет их вам в юрту, повелитель!

Бабур листал книги, повествующие о жизни знаменитых полководцев и венценосных властителей. Морщился, читая цветистые фразы, витиеватые сравнения, стремился отделить не имеющие отношения к сути дела легенды от правды событий, действительно случившихся.

Везде воспевались, до головокружения пышно воспевались победы, одни только победы удачливых завоевателей.

Видно, и про Шейбани-хана пишутся сейчас пышным слогом такие хвалебные книги. Бабуру стало известно, что Бинойи снова перешел на сторону Шейбани-хана; и он, и Мухаммад Салих пишут каждый свою «Шейбани-наме». Как они скажут о сражении Бабура и Шейбани? До небес превознесут победителя, а Бабура будут всячески хулить, навесят на него и бывшие, и несуществующие грехи, — откуда же люди узнают правду?

Бабур отложил в сторону книги, сплошь содержащие описания пышных торжеств победителей. Шелковый платок, в который их бережно завернул хранитель книг, скомканным бросил рядом. Поднялся из-за столика, подошел к сундуку со своими бумагами.