Он знал, что зло пожирает зло.

Как будет, так будет. Что было – прошло.

Теперь и Марат готов рассказать,

нарушен ли им Закон.

Пророк изобрёл пневмонию

как раз для таких, как он».

Маратова мама молчала. Молитва была горька.

И брат Марата слушал молитву, словно издалека.

И когда имам положил ладонь на его плечо, чтобы сказать:

«То, что исчезло, однажды вернётся сюда опять»,

«Ничего не исчезло, – ответил имаму брат. –

Я возьму себе капу, с которой дрался Марат.

Я знаю, он больше не мог оставаться среди живых.

Каждое утро он дрался против химер своих.

Каждый день разбивал он в кровь кулаки, будто вовсе неутомим.

И каждый вечер он чувствовал, как звёзды гаснут над ним.

Лишь самым отважным дано шагнуть за эту границу дня.

Кто видел Марата на ринге, тот понимает меня.

Как может исчезнуть всё то, что есть?

Что будет с ним делать тот, кто дал нам любовь и честь?

Ичезнет разве что страх, вчерашним костром дымя,

а всё остальное достанется младшим братьям, таким, как я,

что разбивают себе сердца,

но стоят до конца».

Брат отошел, не заплакав едва.

Он был младше на год или два.

Марата считал учителем –

старшим, мудрым, большим,

постоянно всюду ходил за ним.

А теперь вот молчал в стороне, не поднимая глаз,

и еле сдерживал слёзы, очевидно, стесняясь нас.

Когда выносили тело, снег повалил, живуч.

Прямо к нашим ногам падал из темных туч.

Шёл впереди имам, на призрака смахивал он.

Начало марта на кладбище – не самый лучший сезон.

Жещины плакали, а мужчины всё шли гурьбой,

чувствуя, как над ними звезды гаснут одна за другой.

* * *

Бои без правил – заработок святых:

что-то кричит судья, публики вой затих.

И молодые апостолы бьются

против местных,

то есть против чужих.

И Иисусу тоже

бинтами обматывают кулаки,

и выталкивают его в круг, словно в волны реки,

и против него стоит юный грузчик

и, приветствуя, не подаёт руки.

И когда Иисус падает на цирковое сукно,

и скользит прямо в ад, куда-то на самое дно,

тело его становится ломким, как хлеб,

а кровь – сухой, как вино.

Но кто-то кричит ему в спину: а ну, соберись живей!

Вспомни, что ты говорил нам! Вставай и не жуй соплей!

Не встанешь, все сразу узнают об этом,

так что вставай и бей!

Бей, как умеешь лишь ты, в голову и в живот,

вали эту сволочь – того и гляди, уйдёт!

Каждый твой выигранный бой –

еще один шаг вперёд!

Никакого прощения тем, кто скрывался меж рек и трав!

Никакой им Господней милости, тем паче гражданских прав!

Давай, ты же столько раз уже умирал, упав!

Все они здесь – предатели и слабаки!

У них вместо совести – жабры, вместо крыльев у них – плавники!

Вали их, Спаситель, давай, разбей о них кулаки!

Вали их за все их слабости со страхами заодно.

За то, что умение всё забыть с рождения им дано.

За то, что на смерть свою же глядят они, как в кино.

Они твоих слов не слышат, а жизни свои прожгли.

Их ничего не спасет, этих тварей с мозгами тли.

Лучше убей их, пока они сами себя не стёрли с лица земли!

Убей их за их продажность, за их язык без костей,

за то, что они превратили в ублюдков своих детей,

за лживые их молитвы

и за ссученность их убей…

…И он поднимается, сплюнув кровь, горькую, как металл,

падает вновь, поднимается, и замирает зал,

и грузчики шепчут, вот, мол, опять

смертию смерть попрал.

И валит правым прямым просто под дых!

За каждую из провинностей и прегрешений их!

Поскольку и вправду бокс – дело настойчивых и молодых.

И юный грузчик из списка живых вылетает, мотнув головой,

словно ему говоря – спасибо тебе, родной,

дескать, блажен, кто верует

в забвение и покой.

И апостолы вытирают пот кровавый с его лица,

и говорят, что верили в него до конца.

И кто на него раньше ставил,

так дальше и ставит –

на опытного бойца.

* * *

Дядь Саша работал на Фрунзе в пивной

и знал своё дело, пухом ему земля.

«Морскому волку, – говорил он, разлив ещё по одной, –

важнее честь флота, чем репутация корабля.

Так что где б ты ни бросил якорь, в какой ни сошел бы порт,

держи свое сердце открытым для всех ветров.

Даже если утром будешь блевать за борт,

держись лишь тобою выбранных принципов и основ.

Даже если будешь висеть между высоких рей,

даже если тебя поволокут океанским дном,

помни, что за любой из всех на свете дверей

ждет тебя кто-то с надеждой и неплохим вином!»

Жизнь нам дает не больно-то много знаний,

а от тех, что мы получаем, – толку по правде нет.

Но я был готов без всяческих колебаний

слушать с глубокой верой его покаянный бред.

Потому что все его сказки, этот свиток его бухой,

ярость его чернильная, проклятиями лупя,

говорили одно – не сдавай своих,

когда они рвутся в бой,

и не прощай чужих, когда они бьют тебя.

Я помню всех, кто сиживал там тогда,

и кого патрули выводили прочь,

на мартовский снег и ноябрьские холода,

от правды