горит огнем,

хорошо, что тут не при чём ни я, ни моя вина.

Хорошо, что она всё решила давно за нас,

что я не должен был убеждать её умерить свой пыл,

не должен был наблюдать, как она сомневается всякий раз,

и тёмных её зрачков при этом видеть не должен был.

Главное нынче – исчезнуть, выбрав верный маршрут,

главное не возвращаться туда, где я раньше жил,

не подходить к знакомым домам, не думать,

что здесь меня ждут,

не пугать знакомых, не огорчать чужих,

не забредать в их сны, не спать в тишине их террас,

не пить их вино, не листать их книг и газет,

не слышать дыхания их, не видеть их ясных глаз,

не чувствовать то, что сами они не чувствуют много лет.

Хорошо, что теперь я могу вылетать в дымоход,

проходить сквозь пламя, замертво падать в траву,

чувствовать зыбкую ткань, что сны её бережет,

видеть в воздухе тонкие нити, что держат её на плаву.

Хорошо, что смерть всегда в стороне от прибылей и утрат,

хорошо, что на этой воде не оставим мы ни следа,

что нельзя ничего, безусловно, вернуть назад,

и нельзя ничего потерять навсегда.

Что там было? Неон

зеленеющих крон,

вечернего неба

оранжевый фон.

Луна на крыльце,

темноты прицел,

черные тени

на её лице.

* * *

Каковы твои грехи, женщина?

Кто станет считать швы на тусклой коже,

там, где вены медленно впадают в ладонь?

Кому придет в голову спрашивать дорогу

у тех неизвестных, чьими голосами ты говоришь во сне?

Кому хватит смелости стоять у изголовья твоей постели,

разглядывая, как у тебя под горлом

вьются разъяренные змеи?

Каковы твои беды, каковы твои тайны?

Нельзя ничего скрыть,

нельзя вернуть потерянное.

Так зачем просить прощения у скелетов,

что лежат в саду

под розовыми кустами?

Но она отвечает: всегда

найдется кто-то, кто напомнит о каждой из наших потерь.

Всегда найдется кто-то, кто не оставит нас в покое,

доставая из нашего тела страх, словно корни.

Приближается осень. И во всех церквях

стоит мёд песнопений и голосов.

Всех христиан объединяют изображения святых на иконах,

похожие на портреты в семейном фотоальбоме –

близкий и понятный нам с детства свет сопровождает

нас всю нашу жизнь, ближайшие великомученики – те, кто

вынимали занозы из твоей детской ладони.

Каковы твои несчастья, женщина? Где твои мужчины?

Обманутые и усмиренные, гневные и настойчивые,

они произносят твое имя, словно название микстуры,

которая не облегчила их страданий.

Месяцы, что росли и умирали за твоим окном, –

кто-то собирал их и складывал в кучу,

будто осенний лук.

Но она возражает: месяцы, которые умерли,

не могут ничему научить

и погасшие звёзды, словно глаза филологов,

напрасно пытаются пробиться

сквозь темноту мира.

Ни света, ни пустоты, ни огней на реке,

ни одного имени, которое бы вспомнилось этой ночью.

Любовь – это умение перебирать камни в ночной воде.

Любовь – это умение смотреть, как всё рождается.

Как умирает.

Как рождается снова.

* * *

Женщины, которые живут за рекой,

там, где илистая почва

и красным кирпичом вымощены улицы,

проснувшись, идут на берег,

ждут, что вода принесет им этим утром –

выпущенное кем-то из рук бельё,

пущеные по течению корзины с овощами

и младенцами.

Вода состоит из тайн, нужно

следить, чтобы тебя не затянуло в глубокие колодцы,

туда, где поджидают призраки с рыбьими головами,

с нежными хвостами – влюбленные и брошенные.

Если бы существовали мосты,

если бы можно было перебраться на ту сторону,

я давно был бы уже там.

Как можно забыть о тебе,

находя следы твоих ногтей на предплечье,

и как можно вспомнить твоё лицо

если ты всегда просила выключить свет.

На этих берегах, за цехами и котельными, горят небеса,

и умершие девушки в пёстрых цыганских юбках

стоят в воздухе над крышами, заглядывая в дымоходы,

напевая в них, словно в старые ламповые микрофоны.

Женщины, которые живут на другом берегу –

им никто не рассказывает о молодых приблудах,

что каждый вечер прячутся в разлитом

яблоневом золоте, подсматривая,

как те сбрасывают свои невесомые платья и вытаскивают

из волос шпильки и отравленные гребни.

Кто однажды попал сюда, будет каждый день

рыбачить, забрасывая сети среди тумана,

чтобы бросать к их ногам алые сердца,

вырывая их из рыбин,

словно тюльпаны.

Если бы только можно было попасть на тот берег,

пройти мимо холодной тени электростанции,

увидеть птиц, которые таскают с подоконников

серёжки и нательные крестики.

Почувствовать, как ночью из реки выходит мрак.

Знать, что утром он отступит назад.

* * *

Снега проходят, им не век лежать,

и в полумраке мартовской поры

стоят на кухнях женщины опять

и месяцы там варят, как сыры.

И тёплый дым, бесплотный, как душа,

к далёкой поднимается звезде,

и самый долгий месяц, не спеша,

расходится кругами на воде.

Ведь каждый месяц знает свой шесток

среди ножей, коробок и весов;

их имена длиннее, чем глоток

тяжелой влаги женских голосов.

Их жёлтые тела легки, как блуд,

как пение и плач календарей,

и женщины на берег их несут

для беженцев, убийц и блатарей.

И солнце пастухов