Деркхейм тоже много думал о пользе социальных уз. Его интересовали не только узы, соединяющие родителей и детей, но и те, что соединяют взрослых с социальными институтами. Без них люди чувствуют себя оторванными от действительности и дезориентированными.

Деркхейм называл такое состояние «аномией». Сегодня мы считаем этот термин синонимом отчуждения, но Деркхейм имел в виду нечто другое. Он говорил об отсутствии нормы (от греческого anomos, то есть «без закона»). Жизнь в мире, где не существует нормы, очень одинока. В книге «Гипотеза счастья» Джонатан Хайдт пишет: «В аномическом обществе люди могут делать все, что захотят. Но без четких стандартов или уважаемых социальных институтов, поддерживающих эти стандарты, людям станет гораздо труднее найти то, чем им захочется заняться».

Когда люди становятся родителями, они часто обнаруживают, что в их жизни появляется четкий набор стандартов, которым необходимо подчиняться. В них пробуждается новое уважение к социальным институтам, поддерживающим эти стандарты. Слушая, как молодые мамы и папы говорят о том, что больше всего им нравится в переходе к родительству, я была поражена тем, как часто повторяется очень простая тема. Эти люди почувствовали самую тесную связь с институтами, которые нормализуют жизнь.

У них неожиданно появились причины для посещения церквей, синагог и мечетей. Они неожиданно узнали все о соседских школах и парках. Им захотелось участвовать в работе родительских и учительских организаций, заниматься политикой на местном уровне. А теневой, параллельный мир соседей с детьми, который раньше сливался с фоном, неожиданно прояснился и приобрел трехмерность. («Это настоящая свобода, — сказала одна из участниц семинара ECFE по имени Джен. — Люди подходят и заговаривают со мной. Мне нравится, что у нас всегда есть темы для разговора».)

Став родителями, люди ощущают свою связь с окружающими. В поездах, очередях, на избирательных участках им есть о чем поговорить с теми, у кого тоже есть дети. «Любовь, которую мы испытываем к детям, — пишет Гопник в книге „Философское дитя“, — уникальна своей конкретностью и одновременно универсальностью».

Идея о том, что дети структурируют нашу жизнь, придают ей осмысленность и теснее связывают нас с окружающим миром, не всегда находит отражение в социологических исследованиях. Но ее возможно выявить, если использовать правильный набор инструментов.

Робин Саймон, к примеру, выяснила, что родители, имеющие право опеки над детьми, менее подвержены депрессии, чем те, кому в такой опеке отказано. Это идет вразрез с большинством других исследований связи родительства и счастья, в ходе которых было установлено, что одинокие мамы (которые чаще получают опеку над детьми) менее счастливы, чем одинокие папы. Но исследования Саймон отличаются от других: она оценивала депрессию, а в исследованиях депрессии часто задаются вопросы не только о повседневных настроениях, но и об ощущении смысла и цели жизни.

Социологи спрашивают участников опроса, испытывали ли они на этой неделе сложности в общении, что они восприняли как неудачу, испытывают ли они надежды на будущее. Совершенно резонно будет предположить, что люди, имеющие в своем доме детей, будут отвечать на такие вопросы с большим оптимизмом, чем те, кто детей лишился. У родителей есть причина подниматься по утрам, чувствовать значимость своей жизни и испытывать свою связь с будущим.

Во время одного из наших разговоров разведенная учительница Бет, о которой я рассказывала в прошлой главе, сказала мне, что ее сын, Карл, отказывается с ней встречаться и не отвечает на ее звонки и сообщения. И тогда она решила дать ему свободу и на какое-то время прекратила все попытки общения. «Я стала гораздо несчастнее, чем когда посылала ему сообщения и не получала ответа», — сказала Бет. Ей было мучительно не тянуться к нему, не дарить свою любовь.

В книге «Поток» Чиксентмихайи говорит о том же. Он выяснил, что для одиноких людей, которые не ходят в церковь, воскресные утра — это самое тяжелое время, поскольку им не на что направить свое внимание. «Для многих отсутствие структуры этого времени просто невыносимо», — пишет он.

Психиатр Виктор Франкл, переживший холокост, тоже пишет о воскресной меланхолии в своей знаменитой книге «Человек в поисках смысла». Он называет это состояние «воскресным неврозом». Франкл пишет об «огромном множестве тех, кто, напряженно работая в течение всей недели, в воскресенье оказывается охваченным ощущением пустоты и бессодержательности собственной жизни — день, свободный от дел, заставляет их осознать это ощущение».

Для борьбы с таким состоянием он рекомендует наполнить жизнь осмысленной активностью. Активность эта вовсе не обязательно должна быть приятной. Она может даже причинять человеку боль. Главное не в этом. Главное — это обрести повод для продолжения жизни.

Франкл пишет: «Приведу слова архитектора, который однажды сказал мне: лучший способ укрепить и усилить ветхую структуру — это увеличить нагрузку на нее».

Психиатры, работающие с отчаявшимися пациентами, «не должны бояться создания серьезной напряженности через переориентацию человека на обретение смысла собственной жизни».

Именно это и дает нам родительство. Родительские обязанности придают нам силы и делают нашу жизнь структурно цельной посредством осмысленного напряжения.

Если принять во внимание смысл, то счастье можно определить как «страсть к жизни во всей ее сложности». Именно так пишет в своей книге Сиссела Бок. Достижение счастья — это «посвящение жизни чему-то большему, чем мы сами».

Чтобы быть счастливым, человек должен действовать. Действие это может быть простым (например, преподавание в воскресной школе) или великим (например, организация мирного протеста). Оно может быть интеллектуальным (поиск лекарства от рака) или физическим (альпинизм). Оно может быть творческим. Действие это может быть воспитанием ребенка — «лучшей моей поэмы», как написал в элегии своему семилетнему сыну Бен Джонсон.

В вечернем классе для отцов в городе Сент-Пол выступал Пол Аршамбо. Он не был похож на других отцов, пришедших на семинар. Большинство участников стали папами впервые — или имели, к примеру, трехлетнего ребенка и новорожденного. У Пола было четверо детей. Младшей дочери исполнилось три года, а старшему сыну было уже одиннадцать.

— Сейчас, когда Бен и Айзек выросли, — сказал Пол, — я скучаю по тем дням, когда они сидели на своих высоких стульчиках и ели руками. Нора (младшая дочь) выводит меня из себя своими выходками. Но я точно знаю, что через год-два я скажу себе: «Как же это было весело!»

Папа полуторагодовалого сына Крис удивился:

— Зачем так долго ждать? Я и сейчас чувствую то же самое…

— А мне целый день приходится бороться с иным чувством, — вмешался третий мужчина. — Я не могу дождаться, когда же он наконец вырастет!

— Не знаю, — покачал головой Пол. — Может быть, меня мучает окончательность произошедшего. Я знаю, что вернуть эти годы больше не удастся. А может быть, к тому времени я просто забуду о том, как тяжело мне приходилось.