— Значит, вы вините во всем самого Григория? — спросил Жогин.

— Не то чтобы виню, но и не оправдываю.

Павел Афанасьевич покачал головой:

— А мне кажется, тут есть виновники поважнее.

Горчаков настороженно прищурился, но ответил шутливо:

— Тогда я виновник, кто же еще.

Павел Афанасьевич досадливо вздохнул. Он все ждал, что хозяин расскажет подробно об отношении командования к его сыну. И вдруг такой нелепый оборот: виноват он, сосед, который приглашал Григория в городки играть. Чепуха какая-то.

— Вы мне обстановку в дивизионе, может, обрисуете? — не вытерпев, попросил Павел Афанасьевич.

— Говорю же вам: нельзя было так варварски относиться к себе, как ваш сын. Нельзя.

— Позвольте, а куда же комдив и начальник штаба смотрели? Они что же, слепые?

— Так я уже сказал вам: тут помимо прямых служебных дел творческие поиски вашего сына принимали во внимание.

— А дисциплину не принимали?

— Ну зачем вы так?.. Вы главный смысл поймите.

— Да понял я, все понял. — Павел Афанасьевич раздраженно махнул рукой. — В армии один смысл: устав!

— Вот и Жигарев такой жесткой линии держался. А комдив вроде как смягчить его был настроен.

— Потакал, значит, Григорию.

— Не совсем, знаете...

— Чего там «не совсем»! Безобразие это!

Обеспокоенная Ксения принялась урезонивать мужчин:

— Чего вы разбушевались? Утихомирьтесь, ради бога. Да и жаркое остыло. Подогреть, что ли?

— Не надо, спасибо, — сказал Павел Афанасьевич. — Мне уже идти пора.

— Да нет, вы не торопитесь, — запротестовал хозяин. Но Жогин-старший встал, поклонился хозяйке и ушел.

В тот вечер Павел Афанасьевич не мог успокоиться до глубокой ночи и, уже засыпая, все думал: «Это же надо, один за дисциплину борется, другой, видите ли, уставные требования смягчает. Разве будет порядок в таких условиях? А этот веселый охотничек — болтун хороший... И такую вот нелепую болтовню приходится, как видно, при всей своей занятости, выслушивать и Григорию...»

Недаром говорят в народе: пришла беда — отворяй ворота. Так и получилось в эти дни. Не утихли еще разговоры об аварии у ракетчиков, как потек слух о внезапном отъезде из Степного гарнизона жены подполковника Авдеева, Марины. Одни уверяли, что она уехала за сыном, другие — сбежала, окончательно рассорившись с мужем.

Мельников догадывался, что внезапный отъезд Марины — результат семейного разлада и что Авдееву будет, вероятно, нелегко. Разговаривая с Авдеевым по телефону по служебным делам, Мельников по глуховатому голосу и вялому настроению Авдеева понял — человек мучительно переживает.

— Давайте посетим Авдеева, — предложил Мельников Нечаеву.

Тот согласился.

Наутро Мельников поднялся с постели раньше обычного. Несмотря на выпавший ночью первый снег, свою традиционную зарядку сделал на свежем воздухе. Старательно растер свежим снегом руки, плечи, грудь, тщательно вытерся мохнатым полотенцем и попросил жену побыстрее приготовить завтрак. Наталья Мироновна спросила:

— Ты куда торопишься, Сережа? В Степной, к Авдееву, наверно?

— Угадала, — сказал Мельников. — Поговорим по душам, все легче человеку станет... Так что до вечера не жди. Знаешь ведь, какие горячие дела у нас. А в полку Авдеева — тем более.

— Знаю, Сережа, знаю. Вечно мы заняты, вечно нам некогда. А я ведь еще в тот вечер, когда мы ждали к ужину Павлова, заметила: неладное творится с Мариной. Потом закружили свои заботы. О Марине забыла.

— А что ты могла сделать? — спросил Мельников.

— Поговорила бы. Может, какой совет дала.

— Да, конечно, поговорить, дать совет было можно. Но семейные неурядицы — такая область, где сто Соломонов иной раз ничего не присоветуют.

Снег лежал на погнувшемся ковыле, на редких кустах карагачника, притаившихся слева и справа от дороги. Он крупными хлопьями падал на зеленый капот машины и, подхваченный встречным ветром, улетал в белое пространство. И хотя в кузове газика было тепло от натужно работавшего мотора, леденящее дыхание степи проникало и сюда сквозь брезентовое покрытие.

Мельников и Нечаев молчали. В последние дни у них было столько трудных разговоров, что сейчас в машине каждый из них как бы приходил в себя.

К штабу полка машина подкатила в тот момент, когда Авдеев только что закончил оперативное совещание со своими офицерами и готовился отправиться на учебные поля. Решив, что приехавшее начальство тоже собирается побывать на занятиях, он сразу принялся докладывать, какие задачи поставлены перед подразделениями. Мельников, внимательно выслушав его, спросил:

— А как настроение, Иван Егорович? Сесть на салазки по случаю первой пороши желания не появилось?

— Не знаю, право, насчет салазок, а вот хозяйственники проснулись сегодня раньше обычного, товарищ генерал.

— Значит, и вы не спали, если хозяйственников заметили?

— Да мне есть отчего сон потерять... Слыхали, наверно?..

— Слыхал, — сказал Мельников. — Признаться, не сразу поверил... Это что же — взбалмошность?

— Характер, товарищ генерал. А впрочем, чего теперь гадать. Уехала и уехала, значит, ей так лучше.

— Ну это вы зря, — возразил Нечаев. — Молодым женщинам свойственна опрометчивость.

Авдеев смущенно пожал плечами, достал из планшета свернутый вчетверо тетрадный листок, протянул комдиву:

— Вот почитайте.

На листке было несколько торопливых, с неровным нажимом слов:

Передавая записку Нечаеву, Мельников заметил:

— Гнева тут, конечно, много. Отсюда и опрометчивость... Вы правы, Геннадий Максимович.

— Просто вспылила женщина и совершила глупость. А теперь, вероятно, сама раскаивается. Но муж далеко, раскаяний не слышит. И потому сам мучается. Разве не так, Иван Егорович? — спросил Нечаев.

— Может, так, а может, и не так...

— Смотрите-ка, выходит, степняки не поняли сибирского характера? — Мельников широко развел руками. — Что ж, не будем тогда терять добрых надежд. Так, наверно, Иван Егорович? Давайте держитесь, не падайте духом. Понимаю — трудно, но ничего не поделаешь. Перед вами полк, люди. Вы для них как барометр: стрелка на «ясно» — и у них настроение бодрое. — Мельников пристально посмотрел на осунувшегося Авдеева и подумал: «Странное дело, на тактических занятиях, на учениях столько мужества у этого человека, столько выдумки, настойчивости, а тут, в личной жизни... беспомощен, как ребенок. Наверно, потому, что любит...» — Вы, кажется, хотели повести нас на учебные поля, Иван Егорович?