Страшно идти против бешеного медведя, против коммуниста в кожаной куртке, других мерзких и страшных созданий? Вестимо, страшно! Всем страшно. Но за тобой — твоя жена и дети. Значит, вставай и иди. Погиб? Жалко, конечно, но ведь, что поделаешь? Надо было идти. Все пошли бы. Каждый пошел бы.

Крестьянин не понимает, что не каждый ведет себя так же. Что поделать, для этого понимания он туп и с этой зоологической тупостью осуждает как раз того, кто живет по другому закону. И Гриша, и фельдшер никак не могли быть зарезаны, потому что поступали как раз «правильно». А фельдшер к тому же вызывал уважение как человек образованный и притом полезный для других людей. Скажем, инженер-бомбодел вызвал бы несравненно меньшее уважение.

Я ж говорю — крестьяне странные люди. Дикари, и что с них взять, с дураков.

8 декабря 1979 года

8 декабря 1979 года охотник Тихон Всехний обнаружил на своем промысловом участке следы чужого человека. Чужому нечего делать на промысловых участках, в самом разгаре сезона, и Тихон не обрадовался следам другого человека. Кроме того, это была вовсе не лыжня. Чужой шел по снегу, каждый раз проваливаясь сантиметров на тридцать. Это было совершенно непонятно, потому что зимой по рыхлому снегу никто не путешествует без лыж.

Обнаружив эти следы, Тихон очень хотел понять: кто это тут взялся на его голову и самое главное — откуда. Тихон специально прошел несколько километров не по следам, а туда, откуда они вели, проверил — не явился ли чужой с участка Федьки Карлова… Нет, чужой пришел откуда-то с гольцов, где нет ни охоты, ни жизни, где нет охотничьих участков. И это окончательно делало таинственным появление чужого в этом месте — человек вдруг возник из ничего, из ниоткуда. Чужой взялся неизвестно откуда, словно бы свалился с промороженных скал, где с октября по июнь нет никакого населения.

Зато Тихон решил другую загадку: почему чужой идет по глубокому снегу, проваливаясь не обутыми в лыжи ногами. До Глубокого ручья вела лыжня. Чужой пришел с высоких склонов, ведущих прямо на гольцы. Видна была его лыжня, но похоже, и на лыжах шел человек не очень-то благополучный — так его швыряло и на лыжах.

А потом чужой переходил русло ручья, запорошенное снегом. Он не знал, что здесь бьют теплые ключи, что ручей не замерзает очень долго, что даже в декабре на глубоких заводях только сверху есть тонкий слой льда, сверху не заметный из-за снега.

В этом месте было видно, как прерывалась лыжня. Там, где провалился чужой, до сих пор дымилась черная вода, плавали льдины, упавший в воду снег. Валялись сломанные лыжи, и дальше шли провалы круглых ям — чужой пошел дальше уже без лыж, проваливаясь в снег ногами.

Позже Тихон не раз думал — а что, если бы он сразу побежал по следам чужака? Не потратил бы примерно часа на выяснение, откуда он явился? И приходил к выводу: все равно бы чужака не спас. Чужой был голоден, устал, несколько часов шел по тайге в мокрой одежде. Жизнь его догорала независимо от поступков Тихона, и эта мысль все же успокоила охотника.

Угасал короткий зимний день, заваливалось солнце в нежно-розовый, с желтизной закат, когда Тихон догнал чужого. По следам на снегу было видно — тот несколько раз падал в снег, но каждый раз вставал, и продолжал идти все вниз и вниз. Куда? Наверное, он сам не знал. А расстояние между следами делалось все меньше и меньше.

Чужой заметил Тихона издалека, да Тихон и не думал прятаться. Участок был его, законный, и если кто-то пришел не с добром, то бояться должен был пришедший.

Шатаясь, чужой развернулся, и по движениям, по жестам Тихон понял — на последнем издыхании мужик. Чужой хотел скинуть рюкзак, и не смог: наверное, рюкзак примерз к тулупу. Раскачиваясь все сильнее, чужой потянул со спины ружье, и Тихон без труда узнал винтовку. Между ними было метров сто от силы, и не всякое дерево сдержало бы винтовочную пулю.

— Ты что, больной?!

Крик Тихона был дик ему самому — так оказался чужд человеческий голос промороженному лесу в декабре. Чужой пытался снять рукавицу, и что-то у него не получалось. Тогда чужой взялся зубами за кончик, потянул. Наверное, рукавица примерзла: человек негромко застонал. Как видно, рука уже не повиновалась чужому, и оружие упало в снег. Рыдая от бессилия, чужой сунулся в снег голыми руками, потащил оружие из сугроба, и все никак не мог поднять винтовку.

Тихон был не добрее любого другого, но не так просто наблюдать, как на твоих глазах берет и умирает человек.

— Ну чего ты за винтовку схватился?! — заорал Тихон, и слова его трещали на лютом морозе, как сухие сосновые ветки.

Как будто чужой что-то сказал.

— Не слышу! Ты чего на мой участок лезешь?! Ты чего за винтовку хватаешься?! — орал Тихон, чтобы подбодрить себя… И чтобы чужой отвлекался, не тащил бы все-таки оружия.

Может, он негр?! Совершенно черное лицо смотрело на Тихона вблизи. А с этого черного, потрескавшегося, словно и не человеческого лица смотрели ярко-синие глаза.

Губы раскрывались, издавая лающие звуки.

— Помогите, — вдруг явственно сказал человек, почти без выражения, и повалился, как куль, сел на заднюю часть, прямо в снег.

Следующие два часа Тихон шел, сгибаясь под тяжестью чужого: нес его в охотничью избушку.

Сунул несколько сухих березовых поленьев в печку, ловя ухом шум пламени, стал раздевать чужака. Чужой долго пробыл в воде, на нем все заледенело, встало коркой. Еще в лесу, неся чужого на плечах, Тихон почувствовал — его била крупная дрожь. Чужой был одет очень странное суровое тканое белье, почти как мешковина. Шерстяная вязаная куртка с завязочками вместо пуговиц, кожаные штаны.

В тепле избушки руки чужака по локоть становились все более черными. Кожа морщилась, скукоживалась, лопалась, и чужой кричал от страшной боли.

И ноги от колена — тоже черные. Если чужой и останется жив, рук и ног ему лишиться. Тихон принес снегу в тазике, как умел, стал растирать чужого. Тот то впадал в беспамятство, то начинал громко стонать. Тихону казалось, что он даже когда стонет, то не приходит в себя.

Уже вовсю закипал чайник, когда чужой застонал как-то иначе: словно хотел что-то выстонать. И повернул голову, сказал:

— Спасибо…

— Да уж, спасибо… А ты меня чуть не стрелил… Там, в лесу.

— Думал, ты — погоня… что за-берешь…

Чужой словно выталкивал слова из горла — с явным усилием, напрягаясь всем телом.

— Как зовут-то тебя?

— Вла-димир… Во-лодя… Теплов…

— Ты откуда тут взялся, Володя?

— Из Ключей.

— Что за Ключи? Заимка это? Совхоз?

— Деревня.

— Никогда не слыхал.

— Ушедшая деревня. Деревня скрывается. Не идет к людям. Тайная. Нас захватили… Геологов…