Ему припомнился один момент из западного документального фильма с броским названием «Смерть». Идея фильма была проста и в то же время гениальна. Режиссер собрал по всему миру любительские и профессиональные киноленты, запечатлевшие смерть людей. Иногда это происходило случайно, иногда гибели ожидали. Его поразил сюжет о большом крокодиле, случайно оказавшемся в городском водохранилище. Выловить крокодила и увезти на специальной машине было поручено двум полицейским.

А поскольку событие даже для Америки было из ряда вон выходящее, с ними поехал и оператор местного телевидения.

Полицейские в лодке выплыли на середину водоема и принялись бросать в воду куски мяса. Оператор снимал их с берега. Появился вполне миролюбивый крокодил, проглотил, не разжевывая, несколько кусков и подобрался поближе к лодке, ожидая следующей порции угощения.

Шприц, выпущенный из помпового ружья неумелой рукой, срикошетил о толстую кожу рептилии. Затем в воздухе мелькнул упругий рифленый хвост крокодила, лодка перевернулась, и двое полицейских скрылись под водой. Выплыли они почти одновременно и, поднимая снопы брызг, отчаянно погребли к берегу. Одному из них повезло, он успел выбраться в прибрежные камыши, а второй же не доплыл всего метров десять — огромные челюсти крокодила впились ему в плечо.

Барышева, когда он смотрел эти кадры, поразила не сама смерть полицейского. В художественном кино и кровь всегда выглядит более натурально, и ракурс выбран удачно, и агония длится ровно столько, чтобы зритель успел похолодеть. В жизни же все случается куда глупее и менее картинно. Поразило полковника другое — то, как оператор, не выключая камеры, бежал по берегу. Мелькали деревья, камыши, картинка в кадре прыгала. Оператор успел вовремя, он снимал, стоя на твердой земле, то, как человек гибнет в пасти крокодила. Снимал достаточно хладнокровно, заботясь о том, чтобы будущий зритель смог все рассмотреть в подробностях.

И тогда Барышев попытался представить себя на месте американского телеоператора. Любой человек, как казалось полковнику, бросился бы спасать полицейского. Он бы, во всяком случае, не стоял на берегу. Камнем или тяжелой камерой он молотил бы по голове крокодила, пока бы тот не разжал зубы. "Да, любой человек, — подумал Барышев, — но только не телевизионщик-профессионал.

Окажись на его месте профессиональный фотограф, он бы тоже щелкал затвором фотоаппарата вместо того, чтобы спасать чужую жизнь. Поведение человека во многом определяет его профессия. Многие из моих поступков кажутся другим циничными и лишенными смысла. Меня понимают лишь коллеги. Так и у фотографов: своя каста, свои представления о жизни".

Барышев понимал, что без показаний этой женщины с фотоаппаратом, без снимков, сделанных ею, материалы дела об убийстве Малютина окажутся неполными. Каждый, кто в будущем обратится к ним, заметит прокол в следствии. И полковник дал поручение своему помощнику попытаться отыскать англоязычную журналистку. Вскоре во всех питерских редакциях, в информационных агентствах сработали факсы.

Журналисты стараются не ссориться с представителями силовых ведомств, и поэтому ответы не заставили себя долго ждать.

Через два часа полковник Барышев имел у себя на столе полный список находящихся в данное время в Петербурге иностранных женщин-журналисток. Ни одна из них не подходила под описания, сделанные свидетелями.

Запрос от Барышева получили и в редакции журнала «Женщина и жизнь». Но поскольку речь шла об иностранной журналистке, то оттуда пришел короткий ответ, что в своей работе редакция услугами иностранных журналистов не пользуется. Барышеву оставалось лишь передать список журналисток следователю. А на душе у него остался неприятный осадок, ведь вместо того, чтобы ликвидировать пробел в расследовании, он, сам того не желая, поставил еще один жирный вопросительный знак.

Оставалось непонятным, почему журналистка, запечатлевшая столь знаменательное событие на пленку, нигде не опубликовала свои снимки. Этот вопрос остался без ответа и, как думал полковник, надолго.

Измотанный, издерганный, он вернулся домой и с отвращением посмотрел на фотографию, украшавшую книжную полку стеллажа. На фотографии полковник Барышев стоял вместе с Малютиным. Да, да, на том же самом крыльце, на том самом месте, где представителя президента расстреляли из автомата. «На долгую память», — гласила короткая подпись, сделанная рукой Льва Малютина.

Барышев открыл стеклянную дверцу и положил рамку на полку стеклом вниз — так, чтобы не видеть ни своего радостного лица, ни немного надменной улыбки Малютина, потому что полковнику показалось, будто покойный смотрит на него со снимка с издевкой, дескать, что же ты так легко забываешь о деле, которому мы посвятили весь последний год. Мол, ты же, Барышев, знаешь, азербайджанцы здесь ни при чем.

Барышев ехал домой с одной только целью — отвлечься от невеселых мыслей, почувствовать домашний уют, хоть на время забыть о том, что он полковник милиции и от него ждут только указаний. Хотелось просто поболтать о том, что не касается службы. Но жены дома не оказалось, на кухне его ждала записка. Барышев ее мог бы и не читать, поскольку знал заранее, что там написано: «Ужин найдешь в холодильнике. Я у подруги».

Квартира сияла чистотой, и от этого казалась немного чужой, хотелось отсюда уйти. Барышев устроился на кухне, включил телевизор, но не для того, чтобы смотреть, а чтобы одиночество не ощущалось так явно. «Вот же как случается, — подумал он, — хочешь побыть один, так обязательно припрутся гости, а захочешь побыть вместе с женой, так ее обязательно куда-нибудь пригласят».

Он достал из холодильника стеклянную кастрюлю, в которой застыло до состояния желе что-то не очень съедобное на вид, то ли тушеное мясо с подливой, то ли курица с картошкой. Сейчас ему было все равно, что кушать на ужин.

Загудела микроволновая печь. Барышев сидел и смотрел на таймер, который вел обратный отсчет времени. И полковнику почему-то показалось, что перед ним не обыкновенный бытовой прибор, а бомба с электронным часовым механизмом, и лишь только на табло покажутся одни нули, прогремит взрыв. «Десять, девять, восемь, семь…» — машинально принялся отсчитывать Барышев. И когда на дисплее зазеленела двойка, выключил микроволновку. Сдали нервы.

— Две секунды ничего не решают, — с кислой улыбкой пробормотал он, открывая дверку.

Но не успел он взять в руки кастрюлю, как за его спиной резко зазвонил телефон. «Жена, наверное», — подумал полковник. Ему захотелось дать ей почувствовать, что он ждал ее, хотел услышать. Поэтому рванулся к аппарату, снял трубку, пока тот не разразился вторым звонком.

— Да, — бросил он в микрофон радостно и возбужденно.

— Полковник Барышев? — прозвучал вопрос.

«Не она», — с досадой подумал полковник, прижимая трубку плечом к уху и сел на стул.

— Да, я.

— Извините, что беспокою так поздно, — голос звучал мягко, вкрадчиво, интеллигентно, в то же время в тоне говорившего не было и намека на заискивание. Легкий кавказский акцент почудился Барышеву в этом голосе. — Это Мухамедов вас беспокоит. Надо бы встретиться.