в том, что бахвальства у него как-то поуменьшилось после нашего близкого знакомства. Я оказался к нему достаточно близко, чтоб разглядеть злобу и… неуверенность?

Да, упыриная морда могла и эту эмоцию выражать. То ли еще будет, говнюк, то ли еще будет.

А будет ли? Щас он возьмет и тоже красными звездами рассыплется, вдруг это у них семейное умение?

Не рассыплется. К тому же он потерял в скорости, когда мышцы себе нарастил. Шкафы — они же обычно неповоротливые. Поэтому я сократил дистанцию. Распятьев попытался вломить мне своей ручищей-шлагбаумом, но я проскользнул ему за спину. Вцепился в одну руку, с трудом ухватил вторую… Лишь бы Софа поняла замысел!

— Давай! — крикнул я.

И она поняла — из руки мгновенно вырос огромный острый ледяной кол, которым она прицелилась упырю в грудь. Замах! Распятьев перестал брыкаться и замер. Участь свою принял, что ли?

Ни хрена. Дальше началась фантасмагория, как в старом фильме про Нео и агента Смита… Одним движением комбриг врезал Софке мыском сапога в руку и сбил кол до основания. Льдина грянулась на землю со звоном. Упырь облокотился на меня, оттолкнулся от земли и лягнул Софку ногами в грудь. Этого импульса ему хватило, чтоб вырваться из моей хватки.

И он тоже сальто-мортале умеет, отметил я. Не такое грациозное, как мое, но какая разница? Мы ж тут не в цирковое поступаем.

Софа отлетела назад и села на задницу. Я тоже с трудом равновесие сохранил. Распятьев снова ухмыльнулся, и теперь, когда его морда после моих кулаков преобразилась (некоторые элементы там сместились), это выглядело очень жутко. Но держался он от меня на почтительном расстоянии.

— Вот взрослый ты, Ламберт, — прорычал он, — а в сказки веришь. Думаешь мне вообще нужны глаза?!

Длинные пальцы с когтями взметнулись ввысь и вонзились в глазницы. Я остолбенел. Он выдавливал себе глаза, выдавливал глаза, это же безумие какое-то! Если это был акт устрашения, то он почти сработал. В панику не вогнал, конечно, но настолько выбил из колеи, что я даже не додумался воспользоваться моментом. Не зря говорят, что омерзительное тоже притягивает взгляд.

— Ес-с-с-с-ли ты думал, что в с-сказку попал, — голос Распятьева превратился в утробный рев, — ты ошибс-с-ся, юный Ламберт.

Ну уж нет, в этом плане я иллюзий не строил. Как и Софа. Я перевел на нее взгляд. И охренел снова. Перед ней беснующаяся, раздутая от кипящей внутри силы тварь выделывает такое, но Софа оставалась безмятежной. Ни следа страха на лице.

Мы ринулись одновременно. Я справа, она слева. В висках стучала кровь, но тело работало как часы. И не дедушкины старые, что в гостиной пятьдесят лет стоят, а новые электронные. Каждая команда исполнялась в точности.

Распятьев увернулся от моего удара и саданул когтистой лапой наотмашь. Софа хрипло выдохнула. Из ее пальцев мгновенно выросли длинные ледяные иглы. Каждая из них метила упырю в грудину. Но комбриг оказался не так прост — отбил их, прикрывшись рукой… Лед посыпался на землю и тут же превратился в воду.

Я заскочил к нему за спину. Ноги ловко отпружинили от поверхности. Оказавшись в нужной точке, я зарядил ему пяткой по башке со всей дури. Будь это человечья башка, она бы лопнула ко всем чертям. Но и так вышло неплохо. Распятьев зашипел от боли.

На секунду он отвлекся, и это дало Софе возможность. Новый град ледяных маленьких жал кинулся в упыря, но толку вышло чуть. Все попали в цель, однако даже мундира не пробили.

— Жалкая девчонка. Старайся лучше, — презрительно выплюнул он. Безглазая морда таращилась на нас черными провалами. — Я ожидал от вас большего. Пока что вы даже в подмастерья предкам не годитесь. А ведь мы и их всех до единого вырезали…

Сказал это и рассыпался. Ушел в тень.

Всем выйти из сумрака.

Сумрака меж тем стало значительно меньше. Сияние, исходящее от Софкиных рук, слепило. От его холодных волн по коже бежали мурашки.

— Чего схоронился, сукин потрох? — выкрикнула Софа, и ее голос отразился от стен. Эхо унеслось в темноту? — Покажи свою морду гнилую, и я покажу тебе, на что гожусь!

Однако Распятьев не спешил. Вокруг вообще стало тихо. Неприятно тихо. Как перед самым появлением товарища комбрига. И в этой тишине я слышал только Софкино тяжелое дыхание и шорох, с которым на сырых стенах появлялась ледяная корка.

Взглянул на нее, на эти морозные узоры, и понял, чего добивается упыриная морда. Понял, что силой нас не возьмет. Пошел на измор.

Я схватил Софу за руку. Тактика Распятьева работала на отлично, потому что холод через мою спутницу шарашил как через промышленный морозильник.

— Все, хорош. — сказал я и чуть сжал ее запястье. — Он этого и добивается. Береги силы.

Она подняла на меня глаза. В них столько было обиды и горечи, что у самого комок к горлу подкатил.

— Он же сказал, что всех… до последнего…

— Конечно, сказал. Именно затем, чтоб ты завелась. Дыши лучше. Давай, раз-два-три-четыре, вдох-выдох.

Софа неохотно, но подчинилась. И даже руку не стала убирать. Я чувствовал, как кожа вновь постепенно наполняется теплом. Вопреки всему — ситуации, нашим прежним отношениям, да даже антуражу вокруг — мне захотелось ее обнять.

Но с этим пришлось повременить. Когтистая лапа вынырнула из сумрака и резко ударила. Я отпрянул от Софы, поэтому она почти не задела нас. Но это самое “почти” тоже оказалось малоприятным. Кончики когтей взрезали рубаху и кожу на груди. Потекла кровь.

Я зашипел. Ну вот, теперь придется спрашивать у БАСКО, где здесь ближайший прививочный пункт. Мне нужна обработка от столбняка, бешенства… да всего сразу. Чтоб перестраховаться.

Гадкая упыриная рожа радостно заклекотала.

— Мммм, кровь. Сладкая, высокородная кровь…

— БАСКО.

— ДА?

— Есть идеи?

— ОДНА ЕСТЬ. ПРИГОТОВЬТЕСЬ.

— Я уже только к вечному покою готовиться думаю.

— С ЭТИМ ПОВРЕМЕНИТЕ ПОКА, ВИКТОР. ТРИ, ДВА…

Окончания я не услышал. Голову окутало непробиваемой пеленой. Ни одного звука не пробивалось сквозь нее. Мы словно оказались в космосе, где акустическим волнам вообще распространяться не положено. Как выяснилось, это не только меня ввело в замешательство.

Распятьев замер.

Он вертел головой из стороны в сторону, как собака, которая потеряла след. Упырь в недоумении открывал клыкастую пасть, но теперь это почему-то веселило. Наверное, потому что я вспомнил — у меня на кухне дверца хлебницы точно так же заедает. Не закрывается, пока не треснешь по ней хорошенько.

Если надо треснуть — треснем и еще разок.

Я кинулся на него. Так быстро, как мог,