— Были ли в зоне случаи смертности, вызывавшие у вас подозрения в хорошо замаскированном убийст ве?

— Нет. Не было. Не только у меня, но и у судебно-медицинского эксперта, которого иногда вызывали из Певека Погорелов или Бондарев.

— Спасибо, доктор. Подготовьте мне выписку из истории болезни Авангарда Евдокимова. И еще раз просмотрите насчет сердечных заболеваний, — попросил Яровой.

Врач вышел. И Аркадий собрался уходить в тундру.

— Вы надолго? — спросил его начальник лагеря.

— А что?

— Завтра утром к вам придут эти… кадры Игоря. Показания дадут.

— Кто?

— Четверо их.

— Спасибо.

— Вы долго не гуляй те. Завтра у вас трудный день, — напутствовал Ярового начальник лагеря.

Аркадий махнул рукой. Трудности… К ним он привык. Да и трудности ли то, что ожидает его завтра. Яровой знал, самое трудное еще впереди.

Он шел в покрывшуюся легкими сумерками тундру. Через два- три часа солнце коснется седых неприветливых скал. Постоит неподвижно некоторое время и снова движется по небу вечным странником.

Но сейчас тундру сумерки легким платком голубизны укрыли. Гулко потрескивает в горах мороз. Ухают умирающие гранитные сердца скал. Слышно, как катится вниз срезанная холодом голова скалы. Эхо, подхватив умирающий стон, понесло его к небу, передразнивая последний голос на все лады. Скале больно. А эху хоть бы что. Скале — горе, а эху — забава. У скалы есть сердце. Пусть из гранита, пусть холодная, но есть плоть. У эха ничего нет. Только язык. Злой, бабий. Все, что подслушает, всем расскажет. Бездушное. Наверно, потому всевышний, хозяин тундры, сделал его невидимым. И оставил здесь, как зло. Будь эхо досягаемым, давно разорвали бы его на части злые волки. Ведь это эхо подхватывает их вой и уносит далеко в тундру, распугивая на пути все зверье. И лисы, и зайцы злы на эхо. Но оно живет. Живет, как голос тундры, как скрытое ее дыхание.

Яровой торопился к скалистому обрывистому берегу океана. Идти стало легче. Снег схватился морозом. Ноги не проваливались в него. Скрипят, смеются под ногами снежинки. Что-то лопочут на своем языке. О чем они? Ведь интересно. Снег с виду весь одинаков. Но прислушайся. Сколько у него голосов! И все разные. Яровой сделал еще несколько шагов. Вдруг из-под ног белый комок вырвался. Как живая горсть снега. И спешно улепетывал подальше от человека.

Это куропатка. Заснула в снегу. Разморило ее за день солнце. Вот и прикорнула. А тут — нате вам, прямо на хвост ногой. Усевшись неподалеку, куропатка косит сердитым черным глазом. И тут же себя успокаивает — раз ни на волка, ни на лису не похож, значит, не опасен.

Яровой шел дальше. До берега— рукой подать. Уже слышно дыхание и особый запах океана. Интересно, как он сейчас выглядит? Как изменил его мороз? Скомкал его грудь торосами или разгладил в сплошное громадное поле?

Вот и берег. Океан спит, как громадный зверь. Лишь чайки кричат пронзительными голосами. За день не наелись. Все еще выискивают пропитание. У этих уже птенцы появились. Вон там. В расщелинах скал. Желтые, совсем беспомощные, с длинными шейками, непомерно прожорливыми животами, какие едва удерживают слабые лапки. Головы у птенцов лысые, как у пенсионеров. Л глаза лупастые, любопытные. Все хотят видеть. А клювы-то, клювы! Раскрыты так, что кишки через них увидеть можно. Недаром местные жители зовут этих птиц плечистыми на живот. Говорят, что чаенок может проглотить приличную селедку, а через пять минут снова есть запросит. Но здесь чайкам сытно и спокойно. Рыбу, кроме них, разве еще нерпы да медведи промышляют. Но и они не конкуренты. Всем хватает. Люди сюда пока не добрались. А потому тишину в природе нарушает сама природа. Да и нарушает ли? Скорее, просто живет.

Яровой смотрел на океан.

Похоже, что и во сне океан хмурится. О чем-то своем думает. Трудном. Или пережитом. Торосы редкими складками прорезали его лоб. Вон нерпа ковыляет. Торопится. Загребает снег и лед лапами, мордой льды нюхает. Куда это она в такое время? Все серьезное зверье теперь спит. А эта никак не угомонится. Вон задрала кверху морду. Что учуяла? Опасность? Друга? Врага? Вон как ластами заработала поспешно. Навстречу ей из полыньи вторая нерпа. Подошли друг к другу. Играют. Мордами в толстые бока друг друга тычут. Резвятся. Но вот насторожились. В полынью грациозно нырнули. В воде им разве только белый медведь опасен. Но в этот час он спит. Не до них ему. За день намаялся. Теперь отдыхает. Всему свое время.

Вот внизу, под самой скалой, льды отошли. Вода меж ними темная, холодная. Даже смотреть на нее жутко.

Яровой огляделся вокруг. Гордые, холодные скалы с белыми пиками взбудораженно подступили к океану. Но что это там курится? Вон как закручивается в спирали снег по расщелинам скал. Оттуда холодом тянет пронизывающим, знобящим.

«Наверное, пурга будет», — передернул плечами Аркадий, решив поскорее вернуться в зону. По дороге на часы глянул. Шел первый час ночи.

Увидев его, продрогшего, начальник лагеря забеспокоился.

— Не стоило далеко уходить. Погода у нас суровая. Изменчивая.

— Садитесь. Грейтесь. Попейте чаю. Да располагаться будем. На ночь, — выглянув в окно, посерел: — Опять пурга идет. Черт бы ее забрал! Не погода — проклятье сущее. Дыхнуть не дает. Опять все занесет. Ведь только откопались! Ну и зима выдалась. За все девять месяцев и трех спокойных дней не было. Високосный год! Дьяволу б его подарил.

За чаем они разговорились.

— Знаете, почему мы с Погореловым грыземся? Он надеялся, что после Бондарева его оставят начальником лагеря. А тут, как на грех, меня прислали на их головы. Ну, понаблюдался немного. И кое-кого помел отсюда. Новых привез. Больше половины дружного коллектива заменил. Не по прихоти. Нужда заставила. Правда, получилось так, что они сами рапорт» подали. А остальные еще привыкают ко мне.

— А за что вы их помели?

— На мордобое засек иных. Ну и поговорил с ними. Они меня правильно поняли. Расстались, что называется, красиво. Без ругани, жалоб, упреков. А обиды, если у кого и остались, так я их прощаю. Я не имел права церемониться. Не женщины! Ударить зэка, пусть он и преступник, и провинился — это не подвиг! Это подлость! Провокация. Зэк не может и не имеет права ответить взаимной пощечиной. Он беззащитен перед свободным. И тот это прекрасно понимал. Но это двойная подлость. Бить беззащитного, вызывая тем самым ненависть у зэка ко всем к нам. И ко мне в том числе. К тому же набивать на таких руку! Я считаю, что кулаки в ход пускают только безмозглые. А мы не этим должны работать. С пустой головой тут делать нечего. Кулаки зэк видел. Всякие. От своих и от чужих. У них, видишь ли, нервы не выдерживали! А у меня они железные? Война? Так я ее тоже прошел. И не кичился. Не я один. Не велика заслуга себя спасать. А коли велика, не нам о том говорить. Да и война давно прошла. Работа у них трудная? Но сами выбирали. У других не легче. Условия, климат суровый? Но что делать? Этого мы не переделаем. От жалоб теплее не станет. Я тоже такой же человек, как и все они. Но научился себя в руках держать. Вот и попросил, чтобы на ответственные должности других работников прислали. С более крепкими нервами. Кто работать способен.