и едва французы показывались из нее, как картечный огонь, обстреливавший все пространство между воронкой и сапой, и меткий штуцерный огонь сильно поражали их и делали невозможным все покушения продолжать дальнейшие работы. Французские тела во множестве валялись между сапой и воронкой, и неприятель не решался убрать их, несмотря на то, что между ними были и раненые, которые в состоянии были доползти до своих траншей.

Неприятель не переставал во все время бомбардирования кидать на Северную сторону ракеты, особенно 4 числа, с полудня осыпал ее ракетами всякого рода, разрывными, зажигательными, удушливыми. Ядра с ланкастерских орудий и с обыкновенных, которым был дан большой угол возвышения, также достигали Северного укрепления. Одна ракета попала в Управление главнокомандующего, где ранила и контузила трех офицеров и оторвала ногу писарю. Несмотря, однако, на неприятельский огонь, работы по укреплению Северной стороны производились в больших размерах и быстро подвигались вперед.

Наш артиллерийский огонь и в этот день был удачнее неприятельского: бомбами, брошенными с 3 бастиона, взорвало пороховой погреб на английской батарее, находившейся впереди так называемой 22-пушечной батареи; кроме того разбили бруствер на французской батарее за Килен-балкой, подбили до 30 орудий и уничтожили несколько амбразур, которые показались было вновь на рассвете 4 апреля, и особенно обстреливали 3 и 4-й бастионы и Камчатский люнет. С нашей стороны повреждения были довольно незначительны: подбито 12 орудий, 15 станков и 10 платформ; но потеря в людях все еще была велика: убито 78 человек нижних чинов, ранено и контужено 545 нижних чинов и 9 офицеров. Сверх того осталось во фронте раненых и контуженых 445 нижних чинов и 13 офицеров.

5-го апреля неприятельский артиллерийский огонь несколько ослабел и в последующие три дня становился все тише и тише и, наконец, перешел в обыкновенный, которым оглашались Севастополь и его окрестности в течение многих месяцев. Потеря наша уменьшилась от 432 выбывших из строя в сутки 5-го числа апреля до 300 и, наконец, низошла в обыкновенную ежедневную потерю – до 150 человек.

Спрашивается: какая цель была этой продолжительной и страшной бомбардировки, нанесшей обеим сторонам столь важные потери в людях? Пленные и перебежчики единогласно показывают, что неприятель рассчитывал сбить наши орудия и довести сам гарнизон до отчаяния постоянными потерями и тяжелыми трудами. Это подтверждается и тем еще, что к концу бомбардировки привезено было из Евпатории до 15 т. турецких войск и часть французских для усиления атаки города. Но неприятель убедился, что город был так же силен в последние дни бомбардирования, как и при начале его, что этот, по выражению французов, «страшный суд в большом виде» (en grand) не испугал людей, готовых во всякий час предстать пред суд Божий, и дух гарнизона был совершенно покоен и невозмутим; а потому союзники не решились идти на штурм, несмотря на то, что подкрепления наши, шедшие из южной армии, еще не пришли и запасы артиллерийских снарядов сильно истощились от продолжительной канонады. Только 5 августа прибыл в Севастополь Полтавский пехотный полк из евпаторийского отряда, откуда сюда же шла вся 2-я бригада 8-й пехотной дивизии; а взамен ее предназначалась в Евпаторию, в случае нужды, 2-я бригада 14 пехотной дивизии, бывшей уже на пути в Крыму.

В эту эпоху неприятель был в полтора раза сильнее нас. Где же девались эта самонадеянность, это твердое убеждение в скорой победе, с которыми союзники пришли в Крым? Газеты их рассчитывали по дням взятие Севастополя и завоевание Крыма и возвещали о будущих победах и уничижении России. Достаточно было нескольких слов, на удачу брошенных проезжим татарином, о взятии Севастополя, чтобы Запад подхватил их и провозгласил свету, как неоспоримую истину; а, между тем, месяцы проходили за месяцами, подкрепления с Запада приходили беспрестанно в Крым, но положение союзников под Севастополем оставалось все то же. Неприятель стал действовать как-то вяло, нерешительно; осадные работы его подвигались медленно вперед; дезертиры являлись беспрестанно в наш лагерь, что не свидетельствовало в пользу хорошего состояния духа армии. Беспрестанные стычки с русскими убедили, наконец, союзников, что они нашли совсем иного врага, чем ожидали: они сделались особенно осторожны, и ожидаемый всеми штурм, как заключительный акт бомбардирования, не последовал.

Окончим описание этого второго бомбардирования Севастополя замечательными словами главнокомандующего, которые он писал в одном из своих донесений, от 3 апреля: «Нельзя не гордиться именем русского, видя бодрость и, можно сказать, веселость севастопольского гарнизона среди адского огня, продолжающегося беспрерывно уже более 6 суток, среди самых утомительных работ, производимых людьми почти без всякого отдыха, для исправления повреждений, для стаскивания подбитых орудий, замещения их другими и того подобного».

Эти слова вполне обрисовывают состояние и дух севастопольского гарнизона.

Флот неприятельский оставался в прежнем положении и прежнем бездействии относительно участия в бомбардировке; но в нем было заметно большое движение: пароходы то и дело обходили корабли, являясь и исчезая беспрестанно. Само число судов изменялось: иногда насчитывали их на Севастопольском рейде, в Стрелецкой, Камышовой и Песчаной бухтах до 20 кораблей, 2 фрегатов, 4 корветов, 23 пароходов и 29 купеческих транспортов; в другой раз являлось до 105 купеческих судов и 30 пароходов и уменьшалось число кораблей. По ночам безлунным или туманным, в темноте непроницаемой, опять стал являться пароход и, стреляя залпами бомбических орудий, ужасным громом и треском будил войска, но другого вреда не причинял. Батареи Константиновская, № 10 и Николаевская отвечали на выстрелы, целясь по огню.

Состояние здоровья в войсках гарнизона Севастополя и окружающих его лагерях было самое удовлетворительное. Между тем, как в неприятельском лагере свирепствовали холера, тиф, лихорадка и скорбут, ежедневно похищавшие сотни жертв, у нас неизвестно было эпидемии, чему, конечно, обязаны неусыпной деятельности начальников всех частей войска. Солдат во всех отношениях был содержим отлично и вполне понимал и ценил это. Дезертирство, штрафы и наказания сделались почти неизвестными. Все, от солдата до высшего начальника, поняли, что положение Севастополя было исключительно и, следовательно, требовало исключительных мер, и в этом духе действовали.

Конечно, история не представляет ничего подобного этому бомбардированию по громадности употребленных средств и по продолжительности его; но Севастополю суждено было выдержать другое, еще сильнейшее. Многие из главных начальников не могли не предвидеть этого, особенно, когда убедились, что неприятель решился употребить все средства, чтобы приблизиться своими осадными работами еще более к линии нашей обороны и усилить свои батареи; но между солдатами и офицерами господствовала одна общая мысль – держаться в Севастополе до последнего человека. Никто из них еще не помышлял о возможности оставления его. Стали только увозить последние оставшиеся семейства, по преимуществу матросов, на