с удовольствием слушали подобные речи, которые были неприятны старикам главным образом из-за Филиппа, так как под его командованием они долго служили. (28) Тогда Клит, и сам уже достаточно нетрезвый, обратился к возлежавшим ниже его и прочитал им стихи Еврипида[280], так что до царя мог дойти только звук слов, а не их смысл. (29) В этих стихах говорилось, что греки неправильно постановили писать на трофеях только имена царей, поскольку они присваивают славу, добытую чужой кровью. И вот царь, подозревая, что в этих словах содержится злой намек, стал спрашивать у соседей, что они слышали от Клита. (30) Они упорно молчали, а Клит, чуть возвыся голос, начал вспоминать дела Филиппа и его войны в Греции, ставя все это выше деяний Александра. (31) Тут начался спор между молодыми и старыми. Царь, казалось, терпеливо слушал, как Клит умалял его славу, на самом же деле кипел от сильного гнева. (32) Впрочем, он, по-видимому, овладел бы собой, если бы Клит окончил свою столь дерзко начатую речь, но так как он не прекращал говорить, то царь все больше ожесточался. (33) А Клит уже осмеливался защищать Пармениона и победу Филиппа над афинянами противопоставлял разрушению Фив. Это он делал не только под влиянием вина, но и в силу неочастной привычки всему перечить. (34) Напоследок он заявил: «Если нужно умереть за тебя, я, Клит, готов первый. Но когда ты награждаешь за победу, то преимуществом пользуются те, кто злостно поносит память твоего отца. (35) Ты мне назначаешь Согдиану, которая столько раз восставала и не только еще не покорена, но и не может быть покоренной. Меня посылают к диким, от природы не обузданным зверям. Но я не говорю лично о себе. (36) Ты презираешь воинов Филиппа, забывая, что если бы этот старик Атаррий не остановил молодых, бежавших из сражения, то мы до сих пор сидели бы под Галикарнасом. (37) В самом деле, каким образом ты с этими юнцами завоевал Азию? Я считаю правильными слова твоего дяди в Италии[281]. Как известно, он сказал, что сам он вел наступление на мужей, а ты на женщин». (38) Из всех дерзких и необдуманных речей Клита ничто так не оскорбило царя, как похвала Пармениону. Однако царь подавил чувство обиды и лишь приказал Клиту покинуть пир. (39) При этом он сказал, что если Клит будет продолжать говорить, то сам же впоследствии станет укорять Александра за то, что он оставил его в живых: слишком часто Клит был заносчивым. (40) Но Клит медлил выходить, и возлежавшие рядом с ним пытались вывести его силой, браня и увещевая. (41) Когда Клита выводили, он, перейдя от прежней дерзости к гневу, закричал, что своей грудью прикрывал спину царя, а теперь, когда прошло много времени, само воспоминание об этой заслуге ненавистно царю. (42) Кроме того, он стал укорять Александра убийством Аттала, а напоследок, насмехаясь над оракулом Юпитера, которого Александр считал своим отцом, сказал, что слова его, Клита, правдивее ответа оракула. (43) Тут царь пришел в такой гнев, с которым и трезвый едва бы совладал. Вино взяло над ним верх, и он стремительно вскочил со своего ложа. (44) Ошеломленные друзья тоже встают, не отставив, а отбросив бокалы, и напряженно следят за тем, что царь в своей ярости будет делать. (45) Александр, выхватив копье из рук оруженосца, пытался поразить Клита, который продолжал безумствовать в своих бранных речах, но Птолемей и Пердикка остановили царя. (46) Обхватив его поперек тела, они силой удерживали отбивавшегося царя, а Лисимах и Леоннат даже отняли у него копье. (47) Царь, взывая к верности солдат, кричит, что его схватили близкие друзья, как это недавно случилось с Дарием[282]; он приказывает дать знак трубой, чтобы воины с оружием собрались к царскому шатру. (48) Тогда Птолемей и Пердикка, припав к его коленям, умоляют его не предаваться столь сильному гневу и хотя бы немного передохнуть; на следующий день, говорили они, он все рассудит справедливее. (49) Но царь в гневе ничему не внимал. Не владея собой, он подбежал к порогу шатра и, выхватив копье у часового, встал у входа, через который должен были выйти пирующие. (50) Все вышли; Клит выходил последним, когда огни уже были потушены. Царь спросил, кто идет. Даже в его голосе чувствовалось, что он задумал преступление. (51) А тот, забыв уже свое недовольство и видя царский гнев, ответил, что он, Клит, и идет с пиршества. (52) Едва он это сказал, как царь пронзил копьем ему бок; обагренный кровью умирающего, он воскликнул: «Отправляйся теперь к Филиппу, Пармениону и Атталу».

Глава 2

(1) Мало позаботилась природа о человеческой душе: ведь мы оцениваем не будущее, а прошлое. Так и Александр, придя в себя после вспышки гнева и протрезвев, слишком поздно понял, какое преступление он совершил. (2) Тогда он стал сознавать, что убил человека хотя и чрезмерно дерзкого, но зато храброго на войне и бывшего, как ни стыдно в этом признаться, его спасителем. Гнусное дело палача исполнил царь, отомстив бесчестным убийством за дерзкие слова, которые можно было приписать действию вина. (3) По всему полу растеклась кровь того, кто еще недавно был гостем. Пораженные и оцепеневшие часовые стояли поодаль. Эта отчужденность вызвала в царе сильные угрызения совести. (4) Он вырвал копье из тела лежавшего и приставил к своей груди, чтобы пронзить себя; но подбегают часовые, несмотря на сопротивление, вырывают копье из его рук и, подняв царя, относят его в шатер. (5) Он кидается на землю, рыданием и жалобным воплем оглашая царские покои; царапает лицо ногтями и просит окружающих не давать ему жить на свете в таком позоре. (6) В этих жалобах прошла вся ночь. Размышляя, не гнев ли богов толкнул его на такое преступление, он вспомнил, что не было совершено в урочное время ежегодное жертвоприношение Отцу Либеру и что поэтому гнев бога проявился в убийстве, совершенном в опьянении на пиру.

(7) Впрочем, его больше беспокоило, что, как он видел, все друзья пришли в ужас; ведь после этого никто не осмелится вступать с ним в разговор; ему придется жить в одиночестве, как дикому зверю, который одних пугает, а других сам боится. (8) На рассвете он велел принести к себе все еще залитое кровью тело Клита. Когда его положили перед царем, тот, обливаясь слезами, вскричал: «Вот какую благодарность воздал я своей воспитательнице: два ее