добровольным: «южанам» предстояло самим захотеть вступить в состав федерации. Бисмарк придавал этому большое значение, поскольку только так можно было обеспечить и согласие великих держав Европы, и внутреннюю стабильность будущего единого государства. «Мы будем двигаться по пути сближения так далеко, как того пожелает сама Бавария; если эти пожелания будут скромнее, чем те требования, которые мы ставим своим партнерам в Северной Германии, взаимопонимание не окажется под угрозой», — писал, в частности, глава правительства[467]. Такая позиция диктовалась еще и желанием, образно говоря, не спугнуть правящие элиты в Мюнхене и Штутгарте. «Не оказывать давление на Южную Германию», — писал канцлер прусскому посланнику в Бадене[468]. Излишний напор может только поставить под вопрос уже достигнутый результат. Кроме того, Бисмарк вовсе не хотел объединения под напором германского национального движения, которое старался держать в определенных рамках. Это было источником некоторых, хотя и не очень серьезных трений с либералами.

Изначально канцлер достаточно оптимистично смотрел на перспективы скорого объединения с «южанами». В январе 1867 года он заявил прусскому кронпринцу, что Северогерманский союз есть лишь переходная ступень к единому государству, «Наша политика должна повернуться лицом к будущему, искать национального единства, устранив само воспоминание о былой вражде племен. Пруссия должна принести всей Германии то, что уже сделала сама», — писал Бисмарк тому же адресату месяц спустя[469].

Однако на фоне роста южногерманского партикуляризма этот энтузиазм начал ослабевать. «У нас у всех в сердце национальное единство, но расчетливый политик должен сначала делать необходимое и только потом желательное, то есть сначала обустроить дом, а затем уже думать о его расширении. Если Германия осуществит свою национальную цель уже в XIX столетии, это будет нечто великое. А если это произойдет в течение десяти или даже пяти лет, это будет исключительное событие, нежданная милость Господа», — говорил Бисмарк в мае 1868 года[470]. Канцлер настраивался на долгий процесс, хотя был готов в любой момент воспользоваться благоприятной возможностью. В начале 1870 года, когда на повестку дня встал вопрос о присоединении к Северогерманскому союзу великого герцогства Баден, он выступил категорически против: Баден должен оставаться в группе южногерманских монархий и играть там роль своеобразного «адвоката» Пруссии, его одиночное вступление в федерацию не имеет никакой ценности. По этому поводу Бисмарк вновь публично разошелся во взглядах с немецкими либералами. 24 февраля 1870 года он произнес пламенную речь, требуя доверия к своей политике. «По поводу цели мы едины; но в том, что касается средств, господа придерживаются мнения, что они могут выбрать и средства, и момент времени лучше, чем я, я же считаю, что понимаю в этом больше, чем они, и лишь в этом мы расходимся. Однако пока я являюсь союзным канцлером и министром иностранных дел, политика должна делаться в соответствии с моими взглядами, и если вы кладете камни на ее пути, вставляете ей палки в колеса, то вы мешаете этой политике, и вы несете ответственность за помехи, даже за то, что вынуждаете меня несвоевременно высказаться, и за последствия этого»[471].

На основании этого высказывания может сложиться впечатление, что у Бисмарка все-таки имелся некий общий план объединения Германии, который он до поры до времени держал в тайне. Но так ли это или «железный канцлер» просто искусно использовал открывающиеся перед ним возможности? В поисках ответа на этот вопрос нужно в первую очередь вспомнить о том, что у Бисмарка имелась стратегическая цель и общее понимание того, как следует достичь этой цели. Речь в данном случае идет отнюдь не о немецком национальном единстве — впоследствии канцлер совершенно не переживал насчет того, что многие миллионы немцев остались по ту сторону границ его империи. Цель заключалась в усилении прусской монархии как в самой Пруссии, так и на европейской арене. Добиться этого можно было, только сломав связывавшие Пруссию по рукам и ногам структуры Германского союза и сделав Берлин центром интеграции малых и средних германских государств. Первым естественным противником здесь неизбежно становилась империя Габсбургов, однако и другие великие державы могли встать на пути прусской политики — драматическое изменение баланса сил в самом сердце Европы не соответствовало в конечном счете ничьим интересам. Естественным же союзником — как минимум тактическим — являлось немецкое национальное движение.

Так выглядели общие условия задачи. Бисмарк не был бы Бисмарком, если бы стал заранее конкретизировать свой маршрут. Будет ли задача разрушения Германского союза достигнута путем военного столкновения с Австрией, или Вена пойдет на вынужденный компромисс? Станут ли южнонемецкие монархии стремиться к скорейшему вступлению в интеграционные структуры, или процесс сближения окажется долгим и трудным? Заранее нельзя было сказать, какой путь к достижению цели окажется реалистичным и оптимальным.

Бисмарк на протяжении всей своей жизни подчеркивал, что будущее — пространство неопределенности и управлять им невозможно. «Во всех этих делах хорошо понимаешь, что ты можешь быть столь же умен, как все мудрецы этого мира, и все же каждый шаг делаешь в неизвестность, словно ребенок», — писал он жене летом 1864 года[472]. В этой ситуации человеку под силу только видеть открывающиеся возможности и пользоваться ими. «Я не уверен, что один из нас может делать историю. Моя задача состоит в том, чтобы наблюдать ее течение и править среди них моим кораблем в меру своих способностей. Я не могу руководить течением, тем более вызывать его», — писал он пять лет спустя, в 1869 году[473]. «Самому нельзя ничего создать, — говорил Бисмарк. — Можно лишь ожидать, пока не послышатся шаги Всевышнего, и тогда прыгнуть и ухватиться за край его одежды — в этом вся суть»[474].

Из этого напрямую вытекал принцип бисмарковской политики: «Нужно всегда иметь в огне два куска железа»[475], то есть держать открытыми максимальное количество путей к достижению цели. Ограничиваться одним вариантом — верный путь к поражению. «Хитрые многоходовки» хорошо смотрятся на страницах романов, но в реальной жизни разбиваются о непредсказуемые обстоятельства. Политика, говорил он, является не наукой, а искусством; здесь многое зависит от таланта и интуиции, умения взвешивать вероятности; здесь «все покоится на предположениях и случайностях»[476]. Нужно продумывать разные варианты, просчитывать вероятности, действовать гибко, быть готовым к неожиданностям и использовать подходящие возможности.

Таким образом, Бисмарк сам дал нам ответ относительно наличия у него «мастерского плана». Еще более ясно он выразился в разговоре с австрийским историком Генрихом Фридъюнгом уже после своей отставки. «Думать, что государственный деятель может составить дальновидный план и твердо установить, что он будет