Урияне, Гусэн Дариле и прочих градах сартаульских, — а отца его Махмуда Ялавачи взял с собой и поставил наместником в хятадском городе Чжунду.

И прочие сартаулы были приставлены в помощники к монгольским наместникам в градаххятадских (Северного Китая. — А. М.), ибо, подобно Махмуду и Масхуду Ялавачи, были они сведущи в законах и порядках городских»[860].

Махмуд и Масхуд Ялавачи, Елюй Чу-цай и многие другие знатоки государственного устройства и законодательства тех стран, которые вошли в состав Монгольской империи, стали надежными советчиками Чингисхана, а затем и его преемника — Угэдэй-хана.

Обобщив сведения имеющихся источников эпохи Чингисхана, монгольский ученый Ш. Бира сделал вывод о том, что «в связи со значительным расширением своих владений он продолжил строительство „пирамиды“ военно-административного аппарата исполнительной власти, начатое в 1206 г. Тогда же на завоеванных территориях начала формироваться своеобразная кочевая административная структура, строительство которой было завершено при преемнике Чингисхана, его сыне Угэдэй-хане. Эта структура включала в себя следующих назначавшихся Великим ханом должностных лиц: даругачин, заргучи, таммачин, алгинчин.

Даругачины являлись своеобразными чрезвычайными и полномочными послами Великого хана в завоеванных государствах, крупных городах и областях. Они осуществляли высшую исполнительную власть на территории своего нахождения, были обязаны выполнять приказы и указания Великого монгольского хана. Даругачины выбирались из ближайшего окружения хана и хэшигтэна. На первых порах они организовывали перепись населения, сбор налогов, мобилизацию в армию; в дальнейшем, по мере расширения Великого Монгольского Улуса и его превращения в империю, права, полномочия и обязанности даругачинов значительно выросли, как и их число.

Следующие после даругачинов по значимости чиновники — заргучи. Они назначались ханом в уделы членов „золотого рода“ и в соответствии с „Книгой Великой Ясы“ должны были… „судитьразные тяжбы“, возникшие между членами „золотого рода“, в том числе касающиеся раздела подданных, „карать подданных за ложь и взыскивать за воровство, подсудных всех судить и выносить смертный приговор всем, кто достоин смерти“. Таким образом, заргучи имели чрезвычайные полномочия административного, следственного и судебного характера.

На завоеванных территориях монголы размещали особые военные подразделения охраны, которые назывались „тамма“ (слово тибетского происхождения, переводится как „рубеж“, „граница“ — А. М.). Их командиры именовались таммачинами. Им в обязанность вменялось обеспечение лояльности местного населения, а также изымание материальных богатств и ценностей и доставка их в ханскую казну…»[861]

Создание Чингисханом и его преемниками организационной структуры центрального и местного управления, которая опиралась на государственно-правовые традиции кочевого общества и больше соответствовала интересам кочевников, представляется монгольскому ученому Ш. Бире особой, грандиозной попыткой, имеющей целью своеобразное «окочевничевание» народов оседлой и полуоседлой цивилизаций[862]. Эти нововведения Чингисхана Ш. Бира, кроме того, охарактеризовал как осуществление его особой политики силового сближения и соединения народов кочевой и оседлой цивилизаций; эта политика успешно реализовывалась при преемниках Чингисхана[863].

При всем при том «Чингисхан уделял много внимания привлечению или захвату ученых всех сортов (людей знающих, компетентных. — А. М.), чтобы обратить их знания на благо империи… Куда бы он ни пришел, к нему приводили всех местных ученых, чтобы он говорил с ними и узнавал, какими искусствами они владеют и где в империи им можно найти лучшее применение»[864].

Очевидно, именно в эти годы «Великую Книгу Ясы» пополнила следующая яса Чингисхана:

«Должно возвеличивать и уважать чистых, невинных, праведных, грамотеев и мудрецов какого бы то ни было племени, а злых и неправедных презирать…»[865]

Одним из таких «…чистых, невинных, праведных, грамотеев и мудрецов» был даосский монах Чань Чунь; об их с Чингисханом переписке, встречах и беседах, имевших место в 1219–1223 гг., речь пойдет далее.

* * *

Именно от своих приближенных, таких как Елюй Чу-цай, Елюй Ахай, Чингай и других, Чингисхан впервые узнал о даосском монахе Чань Чуне (1148–1227), самом известном из так называемых семерых северных истинных или семерых бессмертных даосской школы Цюаньчжэнь («Совершенной истины»), который в то время пользовался большим уважением и почетом в Северном Китае[866].

Наслышавшись о многоучености, святости и чудотворной силе «бессмертного» Чань Чуня, Чингисхан в 1219 г. призвал его к себе. Из посланий Чингисхана к даосскому монаху явствуют и его подлинный облик, и истинные цели приглашения Чань Чуня в ставку монгольского владыки, а также суть и цели его военнополитической доктрины тэнгэризма, или «всемирного единодержавия».

Обращаясь к Чань Чуню, Чингисхан писал: «Я, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища; я в тех же лохмотьях[867]и то же ем, что… и конские пастухи; я смотрю на народ, как на детей; забочусь о талантливых, как о братьях; мы в начинаниях согласны, взаимная любовь у нас издавна; в обучении тем (тумэнов. — А. М.) я напереди других; в ратных боях не думаю о заде.

В течение семи лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не от того, что у меня есть какие-либо доблести, а от того, что у гиньцев (чжурчжэней. — А. М.) правление непостоянно, я получил от Неба (Всевышнего Тэнгри. — А. М.) помощь и достиг престола (выделено мной. — А. М.).

На юге Суны (государство Южных Сунов. — А. М), на севере Хойхэ (уйгуры. — А. М.), на востоке Ся (страна тангудов. — А. М), на западе варвары, — все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен…[868]

Но звание велико, обязанности важны, и я боюсь, что в правлении моем чего-нибудь недостает; притом строят судно и приготовляют весла для того, чтобы можно было переплыть через реки; подобно тому приглашают мудрецов и избирают помощников[869] для успокоения вселенной (выделено мной. — А. М.).

Я со времени наследования престола усердно занимаюсь делами правления, но не видел еще достойных людей…

В сих обстоятельствах я наведался, что ты, учитель, сроднился с истиною и шествуешь по правилам; многоученый и опытный, ты глубоко изведал законы; твоя святость прославилась и доблести проявились; ты хранишь строгие обычаи древних мудрецов и обладаешь прекрасными талантами высших людей; издавна привитаешь в скалах и ущельях и скрыл себя (от мира); ты прославляешь просвещение предков; ты привлекаешь к себе людей, обладающих святостию, которые, как облака, шествуют к тебе стезей бессмертных в неисчислимом множестве. Я беспрестанно думал о тебе. Но что мне делать?…

За непокорность тех глав (государей. — А. М.) я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне (выделено