была история, которую я намеревался рассказать, и для этого я преувеличил масштабы своего контрпереноса. Таким образом, конфликт между моим негативным контрпереносом в отношении Бетти и моим желанием помочь ей становился центральной драмой.

Эмпатию во мне вызвал, в частности, один инцидент. Бетти договорилась о свидании по объявлению в местной газете (обычная практика в те дни, когда еще не существовало сайтов знакомств) и, чтобы ее узнали наверняка, воткнула в волосы розу. Мужчина так и не объявился. Для Бетти подобные ситуации были не в новинку, и она предположила, что он посмотрел на нее издали и испарился. У меня защемило сердце от сочувствия к ней, я еле сдержал слезы, слушая, как она силилась сохранить невозмутимость, сидя в одиночестве за столиком в людном баре.

Я гордился развязкой, выраженной в заключительных словах рассказа, когда она попросила обнять ее на прощание: «Когда мы обнялись, я с удивлением обнаружил, что мне удалось обхватить ее руками».

Я решил писать этот рассказ, с грубой откровенностью излагая свои постыдные мысли насчет ожирения. Более того, ради силы литературного воздействия я сильно преувеличил свое отвращение и превратил эту историю в противостояние между моей ролью целителя и фоновым потоком мучительных мыслей.

С трепетом я вручил Бетти этот рассказ для прочтения и попросил разрешения напечатать его. Я, разумеется, изменил все персональные детали и спросил, хочет ли она внести еще какие-то изменения. Я рассказал ей, что преувеличил свои чувства, чтобы обучающий материал получился более эффективным. Бетти сказала, что все понимает, и дала мне письменное разрешение на публикацию рассказа.

Реакция на этот рассказ была сильной и громкой. «Толстуха» вызвала бурю негативных откликов от женщин, задетых и негодующих. Но еще больше был поток позитивных писем от молодых терапевтов, которые почувствовали облегчение в своей борьбе с негативными чувствами по отношению к некоторым пациентам. Моя честность, писали они, помогла им легче уживаться с самими собой, когда у них возникали негативные чувства, и дала возможность открыто говорить о таких чувствах супервизору или коллеге.

Когда я пришел к Терри Гросс на радиопередачу «С», она много расспрашивала меня (вспоминая ее вопросы и интонации, я думаю, что более правильно было бы сказать «пытала») по поводу этой истории. Наконец, защищаясь, я воскликнул: «Да разве вы не дочитали рассказ до конца? Разве вы не поняли, что это история о моем пути в терапии с человеком, к которому я испытывал негативное предубеждение, и что к концу этого пути я изменился и стал более зрелым как терапевт? В этом рассказе главный персонаж – я, а не пациентка!» Больше меня в ее программу не приглашали.

Хотя Бетти не смогла сказать мне об этом, я думаю, что рассказ все же причинил ей боль. Я надел на себя шоры. Я был слишком честолюбив, слишком безрассуден, слишком поглощен высвобождением своих писательских импульсов. Я сожалею об этом по сей день. Если бы мне пришлось писать этот рассказ сейчас, я попытался бы превратить ожирение в какую-то совершенно иную болезнь и прикрыть события той терапии более радикальным вымыслом.

Я завершил послесловие к новому изданию «Палача любви» наблюдением, которое показалось бы неожиданным моему молодому Я, – а именно, что с высоты восьмидесяти лет все выглядит лучше, чем ожидалось. Да, я не могу отрицать, что жизнь в старости – это одна чертова утрата за другой. Но несмотря на это, на своем седьмом, восьмом и девятом десятке я обрел гораздо большее спокойствие и счастье, чем мне когда-либо представлялось возможным.

И есть еще дополнительный бонус: перечитывание собственных трудов становится более увлекательным! Ухудшение памяти несет неожиданные преимущества. Листая страницы «Трех нераспечатанных писем», «Не того ребенка» и титульного рассказа «Палача любви», я прямо-таки сгорал от любопытства. Я позабыл, чем кончаются эти рассказы!

Глава двадцать девятая

«Когда Ницше плакал»

В 1988 году я вернулся к преподаванию и клинической работе и вместе с Софией Виноградов, бывшим стэнфордским психиатром-ординатором, начал работать над книгой «Краткое руководство по групповой психотерапии» для издательства «Американская психиатрическая пресса». Через некоторое время мною овладело привычное беспокойство: мне не хватало работы над литературным проектом, и я пребывал в растерянности. Вскоре я поймал себя на том, что меня вновь тянет к некоторым произведениям Ницше.

Я всегда любил читать Ницше, и тут его мощный язык настолько опьянил меня, что я уже не мог выбросить из головы образ этого странного философа XIX века – человека блестящего ума, но настолько одинокого и отчаявшегося, настолько нуждавшегося в помощи! После нескольких месяцев погружения в его ранние работы меня озарило, что мое бессознательное уже выбрало для меня следующий проект.

Теперь я разрывался между двумя желаниями: продолжать привычную жизнь в Стэнфорде, наполненную исследованиями и преподаванием, или попробовать написать роман. Об этой внутренней борьбе я помню мало, знаю лишь решение, которое, наконец, связало воедино две этих идеи: я напишу обучающий роман и попытаюсь перенести своих студентов назад во времени – в Вену XIX столетия, где они смогут наблюдать рождение психотерапии.

Почему Ницше? Хотя он жил в эпоху, когда Фрейд создавал психотерапию, его никогда не считали фигурой, имеющей отношение к психиатрии. Однако многие высказывания философа, разбросанные по его трудам и написанные еще до зарождения психотерапии, отлично вписались бы в курс обучения психотерапевтов. Вот, взгляните.

«Врачу, исцелися сам, и ты исцелишь также и своего больного. Было бы лучшей помощью для него, чтобы увидел он своими глазами того, кто сам себя исцеляет».

«Дальше себя должен ты строить. Но сперва ты должен сам быть построен прямоугольно в отношении тела и души. Не только вширь должен ты расти, но и ввысь!»

«Ибо таков я изначально, влекущий, привлекающий, поднимающий, возвышающий, увлекатель, воспитатель и надсмотрщик, не напрасно говоривший себе: «Стань тем, кто ты есть!»»

«Если у человека есть «зачем» жить, он может выдержать любое «как»».

«Мы часто больше влюблены в желанье, чем в желаемое».

«Некоторые не могут ослабить собственные оковы, зато способны освободить своих друзей».

Я придумывал альтернативную вымышленную историю, в которой Ницше сыграл бы важную роль в эволюции психотерапии. Я представлял, как он взаимодействует с известными фигурами, ассоциирующимися с рождением психотерапии: Зигмундом Фрейдом, Йозефом Брейером (наставником Фрейда) и пациенткой Брейера, Анной О. (первым в истории человеком, которого лечили с помощью психоаналитического метода). Как изменился бы лик терапии, размышлял я, если бы философ Ницше сыграл ключевую роль в рождении нашей сферы?

В тот период созревания замысла мне