денге и другие тропические заболевания. Хотя были использованы все диагностические средства, доступные современной медицине, загадку моего недуга разгадать так и не удалось.

Я проболел около шестнадцати месяцев. У меня едва хватало сил каждый день добираться до Стэнфорда, приходилось подолгу отдыхать. Одна из близких подруг Мэрилин потом сказала ей: многие были уверены, что я перенес инсульт. В конце концов я решил заняться восстановлением организма: записался в спортзал и заставлял себя ежедневно тренироваться. Каким бы скверным ни было мое самочувствие, я не обращал внимания на мольбы и отговорки, которые придумывало тело, и в итоге поправил здоровье.

Оглядываясь назад, я вспоминаю, как часто в то время мой двенадцатилетний сын Бен приходил ко мне в спальню и молча сидел со мной. За эти два года я ни разу не сыграл с ним в теннис, не поучил его шахматам, не катался с ним вместе на велосипеде (хотя он вспоминает, как мы играли в нарды и читали вслух «Хроники Томаса Ковенанта» Стивена Дональдсона).

С тех пор я испытываю громадное сочувствие к пациентам, страдающим таинственными, не поддающимися диагностике болезнями, такими как синдром хронической усталости или фибромиалгия. Это была темная глава в моей жизни, и, хотя почти все воспоминания о тех днях поблекли, я знаю, что это было мое главное испытание на жизнестойкость.

Хотя сам я не медитировал много лет, я начал больше ценить эту практику, отчасти потому, что лично знаком со многими людьми, которым она принесла облегчение и показала путь к состраданию. В последние три года я стал больше читать о медитации, обсуждать разные практики с коллегами и экспериментировать с разными подходами. Часто по вечерам, когда я чувствую, что слишком взволнован, я слушаю какую-нибудь медитацию для сна, несчетное множество которых можно найти в Интернете, и, как правило, засыпаю еще до ее окончания.

Индия была моим первым серьезным знакомством с азиатской культурой. Но далеко не последним.

Глава двадцать восьмая

Япония, Китай, Бали и «Палач любви»

Регистрируясь осенью 1987 года в токийском отеле, я встретился с англоговорящим психологом, которого принимавшая меня японская сторона отправила самолетом из Нью-Йорка в качестве переводчика. Он остановился в соседнем номере и был на подхвате всю неделю, пока длилась моя командировка.

– Вы можете мне сказать поточнее, чем я буду заниматься? – спросил я.

– Организатор вашего визита в больнице Хасевага не говорил мне ничего конкретного о вашем расписании на эту неделю.

– Интересно, почему? Я задавал этот вопрос, но мне не ответили: какая-то почти нарочитая секретность.

Он только глянул на меня, пожимая плечами.

На следующее утро, когда мы с ним приехали в больницу Хасевага, меня любезно встретила огромным букетом цветов не менее огромная толпа психиатров и администраторов, дожидавшихся в здании прямо при входе. Мне сказали, что мое первое утро будет торжественным событием: весь персонал больницы будет присутствовать на моей лекции о проведении групповой психотерапии в условиях стационара.

Затем меня отвели в аудиторию, где могли разместиться около четырехсот человек. К тому времени я уже несчетное число раз комментировал групповые встречи, поэтому чувствовал себя непринужденно и расслабленно откинулся на спинку стула, ожидая вербальное описание или видеозапись какой-нибудь групповой сессии. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что сотрудники клиники тщательно подготовили театральную инсценировку. Они записали групповой сеанс, проведенный в одной из больничных палат в прошлом месяце, расшифровали запись, распределили роли между сотрудниками клиники и, очевидно, потратили не один час, репетируя эту постановку.

Исполнение было блестящим, но увы, изображало оно один из самых ужасных групповых сеансов, какие я только видел. Ведущие ходили по кругу, по очереди давая всем участникам советы и предписывая разные упражнения. Ни один член группы ни разу не обратился к другому ее члену. На мой взгляд, эта постановка могла бы быть иллюстрацией того, как не надо проводить групповую терапию.

Если бы это была запись настоящего группового сеанса, я без проблем остановил бы ее и рассказал об альтернативных подходах. Но как мог я прервать тщательно срежиссированную постановку, которая, должно быть, потребовала многих часов репетиций?! Это было бы ужасным оскорблением, так что я посмотрел весь спектакль целиком (мой переводчик шептал перевод мне на ухо). Затем в своем выступлении я аккуратно – очень аккуратно – предложил некоторые методы, основанные на межличностном взаимодействии.

В ту неделю в Токио я изо всех сил старался быть полезен как учитель, но ни разу не почувствовал себя эффективным в этой роли. В этой командировке я осознал, что есть в японской культуре что-то такое, что противится западной психотерапии, особенно групповой. Это был глубоко укорененный стыд раскрыться самому или раскрыть свои семейные тайны.

Я вызвался провести процесс-группу для психотерапевтов, но от этой идеи отказались – и, честно говоря, я испытал облегчение. Думаю, там возникло бы такое мощное безмолвное сопротивление, что мы едва бы сдвинулись с места. Все мои выступления на той неделе аудитория слушала с почтительным вниманием, но никто не высказал ни одного комментария и не задал ни единого вопроса.

У Мэрилин от той поездки осталось аналогичное ощущение. Она читала лекцию об американской женской литературе XX века в японском Институте женских исследований – перед большой аудиторией, в прекрасно подготовленном зале. Мероприятие было превосходно организовано, лекции предшествовала танцевальная постановка, а слушатели были почтительны и внимательны. Но когда Мэрилин предложила задавать вопросы или делиться замечаниями, воцарилось молчание. Через две недели она читала точно такую же лекцию в Пекинском университете международных отношений, и под конец китайские студенты завалили ее вопросами.

В Токио меня осыпали всевозможными любезностями. Мне нравились официальные обеды, которые подавались в бенто-боксах, содержащих всевозможные изысканные блюда. В мою честь закатывали расточительные вечеринки, а хозяин дома, в котором я жил, великодушно пригласил меня в любое время пользоваться его кондоминиумом на Гавайях с чудесными панорамными видами.

После моей токийской командировки повсюду в Японии нас с радушием встречали и представители принимающей стороны, и незнакомцы. Однажды вечером в Токио мы заблудились по дороге в театр Кабуки и показали свои билеты женщине, мывшей ступени какого-то здания, в надежде, что она объяснит, как туда добраться. Она тут же бросила свое занятие и прошла с нами четыре квартала до самых дверей театра.

В другой раз, в Киото, мы вышли из автобуса, зашагали по улице прочь и вдруг услышали за спиной торопливые шаги. Пожилая женщина, запыхавшись, догоняла нас с зонтом, который мы забыли в автобусе. А вскоре после