не слишком популярного в России философа Герберта Спенсера и даже отца всех воинствующих безбожников Карла Маркса.

— Сюда, прошу вас…

— Проходите, пожалуйста.

В мусульманской части кладбища кортеж с катафалком уже поджидали:

— Начинаем?

— Да, конечно.

Среди родственников и знакомых, приехавших вместе с телом покойного, был и Ахмед Закатов.

— Приветствую, — остановился он, чтобы пожать руку Олигарху.

— Здравствуйте, уважаемый!

— Надо будет потом переговорить.

— Обязательно.

Всего на похороны собралось человек тридцать: вдова Литвинчука, его сын и отец, который прилетел в Лондон откуда-то из-под Краснодара, приглашенный мулла, Олигарх и Закатов — оба в сопровождении вооруженной охраны…

Еще было приглашено несколько человек самого различного вероисповедания, причисляющих себя к политической оппозиции нынешнему режиму в России, в основном из числа представителей так называемой творческой интеллигенции.

В сером небе над Хайгейтским кладбищем, то приближаясь к месту захоронения, то немного удаляясь от него, постоянно кружили два патрульных полицейских вертолета.

— Принимаю намерение ради Аллаха читать заупокойную молитву мужчине, следуя стоящему впереди имаму… — Немногочисленные мусульмане, собравшиеся возле свежей могилы, подняли раскрытые ладони до уровня головы и коснулись большими пальцами мочек уха.

Остальные присутствующие, не зная толком, что следует делать, просто опустили головы.

Кто-то даже растерянно перекрестился…

Тело захоронили, с учетом всех обстоятельств насильственной смерти, в плотно закрытом дорогом гробу, изготовленном из светло-коричневого дерева и декорированном белыми цветами.

Произносить хвалебные речи у могилы — обычай кафиров, неверующих людей. В исламе это запрещено. Да и покойному от этого нет никакой пользы. По шариату дозволена лишь тихая скорбь, беззвучный плач.

Тем не менее траурная церемония похорон Алексея Литвинчука продолжалась еще около двух часов, пока сильный ливень, разразившийся над северными районами Лондона, не прервал поток слов, которые уже начали повторяться…

ЭПИЛОГ

Все приличные люди служили в разведке…

Генри Киссинджер

Когда-то в ранней молодости Рональд Маклейн любил гулять по Хайгейтскому кладбищу.

Но потом посчитал эту привычку слишком опасной. Все-таки здесь был похоронен великий основоположник научного коммунизма, и слишком частое появление рядом с его могилой, чисто теоретически, могло навести полицию на ненужные подозрения…

По той же причине он взял себе за правило обходить стороной и Кенсингтонский сад — исключительно из-за того, что советское посольство находится от этого живописного места слишком уж близко.

Научиться говорить на английском языке так, чтобы тебя понимали, не слишком сложно.

Намного труднее — выучиться говорить по-английски так, как говорят англичане.

Для Элизы Дулитл из «Пигмалиона» Б. Шоу этот язык все-таки был родным.

А для мистера Маклейна…

Впрочем, за пятьдесят с лишним лет, прожитых в Лондоне, не только английским языком, но и образом мыслей он овладел настолько, что без труда различал в разговорах с соседями, когда речь идет о коротких ливнях, а когда о непродолжительных сильных дождях. И как-то даже поймал себя на мысли, что совершенно искренне, от души смеется перед телевизором над шутками в стиле классического английского юмора.

А что касается едва заметного акцента… Выговор мистера Рональда Маклейна полностью соответствовал месту его постоянного проживания, роду деятельности, возрасту и социальному положению.

Потому что, как известно, идеальное произношение можно встретить только у некоторых дикторов радиостанции Би-би-си, продавщиц дорогих магазинов и метрдотелей не менее дорогих ресторанов. Даже представители высших классов немного искажают литературный язык, что уж говорить об остальных слоях населения…

К примеру, жители рабочего Бирмингема, использующие так называемый брумми, диалект цветных выходцев из отпавших от метрополии британских колоний, далеко не всегда понимают лондонских клерков. По-разному говорят фермеры, шотландцы, валлийцы, рабочие и системные администраторы, жители Ланкашира и моряки.

Единственное, с чем Рональд Маклейн никак не мог справиться, — это заставить себя полюбить игру в крикет или хотя бы уловить хоть какой-нибудь здравый смысл в ее правилах.

Для англичан крикет — это больше чем просто игра, это воплощение национального характера и, если угодно, национальной идеи. Как минимум с апреля по середину сентября репортажи с матчей по крикету транслируются во всех общественных местах, а на любой деревенской лужайке или на телевизионном экране постоянно торчит группа одетых в белое странных людей со специальными клюшками. Кандидатом в какой-нибудь приличный крикетный клуб, вроде лондонского Мэрилебонского клуба, надо записываться едва ли не с рождения, тогда годам к тридцати, может быть, и посчастливится стать его членом…

* * *

— Сколько мы не виделись?

— С шестидесятого года, со времен ареста Лонсдейла.

Полюбоваться Лондоном с воды стоит не так уж и дорого.

За ваши деньги вас прокатят по Темзе туда и обратно, мимо Вестминстера, тюрьмы Клинк и Тауэра, мимо пришвартованных вдоль набережной исторических кораблей и судов, под знаменитыми лондонскими мостами…

Если с гидом — дороже, но не намного.

Во всяком случае, подобное развлечение вполне по карману даже людям глубокого пенсионного возраста, двое из которых как раз и расположились за столиком в теплом салоне прогулочного теплохода.

Рональд Маклейн был года на два старше своего собеседника, однако выглядели они примерно одинаково: сухощавые седые старики в опрятной, но не слишком дорогой одежде.

— Провал тогда произошел не по нашей вине.

— Да, я знаю, товарищ. Группу Лонсдейла выдал руководитель английского отдела польской службы безопасности Голеневский, который перебежал на Запад. Он сообщил ЦРУ все, что знал о нашей агентуре, работавшей на базе Королевских ВМС в Портленде..

— Сейчас об этом можно прочитать в любой газете. А тогда… — Человек, которого называли Генералом, улыбнулся каким-то своим воспоминаниям почти полувековой давности. — Мы, конечно, тогда не были лично знакомы с Лонсдейлом, но я внимательно следил за процессом по публикациям и даже видел его портрет в мартовском номере «Дейли экспресс». Писали, что он всегда был этаким плейбоем, который не пропускал ни одной юбки и любил опрокинуть рюмку.

— Не в этом дело. Пьяницей разведчик-нелегал не может быть по определению, для этой работы всегда нужна трезвая голова, как минимум не страдающая похмельным синдромом. Да и постель — слишком уж удобное поле для компрометации и вербовки, сами знаете… — Рональд Маклейн посмотрел за стекло, на плывущее мимо здание Музея современного искусства. — Но с другой стороны, попробуйте представить молодого, привлекательного и состоятельного мужчину, который ведет почти монашеский образ жизни? В лучшем случае его заподозрят в нетрадиционной сексуальной ориентации или посчитают занудой-трезвенником, с которым неприятно иметь дело.

— Согласен. Главное свойство разведчика — ничем не выделяться из своего окружения.

— Вот именно. А Лонсдейл, по легенде, был весьма преуспевающим бизнесменом, не так ли?

— Вы совершенно правы.

— Значит, ему приходилось вести соответствующий образ жизни.

Генерал не стал говорить собеседнику,