Она вышла из ванной комнаты и села на диван. Затем быстро подошла к окну и распахнула его. За соснами и елями стоял высокий забор, точнее, оштукатуренная толстая стена. Как в тюрьме.

– Захотелось подышать свежим воздухом? – услышала она и резко обернулась.

В дверях стоял мужчина. Рядом с ним она увидела накрытый столик на колесах.

– Как вас зовут и зачем вы меня сюда привезли? Это связано с моей работой?

– Вам не следует задавать мне вопросы, потому что я все равно вам ничего не скажу. До поры до времени… Отдыхайте, набирайтесь сил и побольше кушайте. Все, что я принес вам на обед, вы должны непременно съесть, иначе мы силой заставим. И не думайте о неприятном, вам ничего не грозит. Потому постарайтесь сделать так, чтобы ваше душевное состояние не отразилось на вашем аппетите. Главное для вас сейчас – хорошо питаться.

– Что за чертовщина? Зачем меня кормить? Вы что, собираетесь ставить на мне эксперименты, хотите, чтобы я растолстела?

– Вас как зовут? – неожиданно спросил мужчина. Юля за те несколько минут, что видела его перед собой, успела оценить дорогую одежду своего тюремщика, его хорошие манеры, правильную речь, приятную внешность… Такие, как он, были в школе «ударниками», ходили на субботники и делали содержательные доклады по биологии…

Он, точнее, они, те, что привезли ее сюда… они не знают ее имени! О чем это говорит? Прежде всего о том, что она – из категории случайного. То есть на ее месте могла бы оказаться любая другая девушка. Ведь если бы ее плен был как-то связан с происшедшими в последнее время в городе убийствами, то убийца, который почуял опасность, исходящую от верно выбранного Юлей направления расследования, уж наверняка бы узнал и ее имя, и фамилию, если не всю биографию…

– Как меня зовут, вас не касается. Я не собираюсь знакомиться с вами до тех пор, пока не узнаю, что вам от меня надо… Могу сказать только одно – меня ищут. Причем ищут профессионально. Меня видели на повороте к лесному хозяйству, и теперь, когда моя машина, взорванная вами, привлекла к себе внимание половины города, вам не уйти от ответственности… Меня найдут, вас вычислят, и все ваше осиное гнездо разнесут… Стоит вам сейчас отпустить меня, как многое в вашей жизни изменится…

Но Юля не успела договорить – сильный удар в скулу опрокинул ее на диван. Больше всего она боялась, что мужчина набросится на нее, но, открыв глаза, она увидела, что он стоит на прежнем месте, возле столика. Стоит и смотрит на нее совершенно бесстрастным взглядом.

– Вы не должны так много говорить… тем более угрожать. Ешьте и набирайтесь сил. Спать ложитесь пораньше, будить вас утром никто не станет – когда проснетесь, тогда и проснетесь.

С этими словами он покинул комнату. Юля, держась за скулу, подошла к столику и увидела на нем прикрытые металлическими крышками-полушариями тарелки. В одной из них был горячий суп, в двух других – второе и салат. Еще стакан сметаны, два кусочка желтого сливочного масла, мисочка с рисовой молочной кашей, шесть кусков белого хлеба и графин с соком или компотом. И все это ей предстояло съесть?

Она вздрогнула – снова открылась дверь, и появился ее тюремщик.

– Не вздумайте выбрасывать еду в унитаз – это может для вас кончиться инвалидным креслом.

И исчез. Юля зажмурилась, надеясь открыть глаза – и оказаться в своей машине. Но сколько бы она их ни открывала, перед ней стояли блюда с едой, от которых исходил очень вкусный аромат.

Она ничего не понимала.

23 июля

– Сегодня ты выглядишь намного лучше… Проходи, присаживайся, – пригласил Крымова Петр Васильевич Сазонов, закуривая сигарету. – Как спалось?

Но Крымов ему ничего не ответил. Он вообще не спал, просидел всю ночь на кухне, составляя какие-то схемы, планы, рисовал стрелки и… плакал. В смерти Юли он винил только себя, а в то, что она могла после всего, что с ней произошло, остаться в живых, он не верил. Он слишком много видел в своей жизни подобных случаев, чтобы на что-то надеяться. И ни Шубин, ни Щукина его так и не смогли убедить в обратном.

Поздно вечером в агентство пришли Чайкин, Корнилов и Сазонов. Все пили, молча обменивались рассеянными взглядами, и каждый боялся сказать что-то не то… И вдруг Щукина заговорила. Говорила про Ивонтьева, про гинеколога Михаила Артуровича, у которого она видела цепочку покойной Шониной. Все слушали ее не перебивая.

– Я уверена, что Юля жива и ее держат как заложницу или собираются убить как человека, который слишком близко подобрался к убийце… Поймите, они все связаны: и Иноземцев, и Рогозин, и Ивонтьев, и, может быть, даже Михаил Артурович. К ним в руки попали драгоценности Инны Шониной, которые мог украсть у нее Захар Оленин… Скажите мне, пожалуйста, Виктор Львович, – обратилась она к Корнилову, старшему следователю прокуратуры, – алиби Оленина надежно? Вы точно знаете, что в день убийства его не было в городе?

– Точно. Мы проверяли несколько раз. Его видели в нескольких местах. На станциях. Кроме того, имеются билеты до Р. и обратно на его имя.

– Мне очень жаль, что в лаборатории, куда я отправила записку, адресованную Инной Шониной Оленину, мне так и не смогли ответить, когда же она была написана. Кроме того, ручка, вернее, паста или гель, которым эта записка была написана, очень странного цвета – темно-вишневого…

– А что же тут странного? – спросил захмелевший Сазонов, которому уже порядком надоели эти похоронные посиделки; он всем своим видом показывал, что ему пора домой. – Темно-вишневая… мало ли. У этих гелевых ручек… самые разные оттенки…

– А вот и нет. Я занималась этим вопросом, и мне удалось выяснить у оптовых торговцев канцелярскими принадлежностями, что гелевых ручек темно-вишневого цвета в нашем городе не было. Нет их и в Москве на оптовых базах. Я пересмотрела много таких ручек и взяла образцы всех оттенков. Поверьте мне, такой ручки нет ни у кого… Разве что та, которой писали, была привезена из-за границы…

– По-моему, Наденька, вы несколько отвлеклись… Нам нужно искать убийцу Орешиной…

– Женщин кто-то истребляет, – подал голос Корнилов; он сидел с озабоченным видом и вырезал из сырных пластин кленовые листья. – Мои люди с ног сбились, но ни одной зацепки не нашли… На лодочной станции, где было совершено убийство Еванжелисты, ни в день убийства, ни до этого не было ни одной женщины… Вы понимаете, что я хочу этим сказать? Что туфли на шпильке, да еще к тому же маленького размера, каким-то образом надевал мужчина. Но ведь у мужчины не может быть такая маленькая, ну просто детская ножка…

– А что, если это ребенок? Подросток? – предположила Щукина.

– А может, лилипут? Карлик? – подал голос Шубин. Он тоже уже не скрывал своих слез и теперь сидел с отрешенным видом, ни во что не веря и страдая невыносимо от сознания невосполнимой потери.

– Может, и лилипут… разные истории бывают… – сказал со вздохом Корнилов. – То же самое касается и детского садика… На крыльце следы туфель есть. А вот на дорожке, ведущей к воротам, ни одного следа, словно эта женщина или мужчина переобувались нарочно для того, чтобы наследить этими самыми каблуками… Честное слово, какая-то чертовщина… И в теплице, где сплошная земля, отпечатки туфель нашли только неподалеку от трупа. А на дороге, ведущей к входу, нашли вообще странные следы… Как бы отпечатки мешковины…