Но тут, конечно, взвились защитники прав животных. В одно прекрасное утро Ларри Финдер обнаружил на дверях своей галереи намалеванные красной краской слова: "Соучастник убийства". А я-то и знать ничего не знал. Вся эта история активно муссировалась в прессе; в новостях по городскому телеканалу прошел отдельный сюжет, но я все пропустил.

Ласло задумчиво жевал, втягивая носом воздух. Наконец он спросил:

— Получается, что вы вроде как и не в курсе, да, Лео?

Я сокрушенно кивнул.

— Да будет тебе, Ласло, — накинулась на него Пинки. — Это ты у нас все видишь, все слышишь. Но не все же такие. У Лео полно других дел.

— Что я такого сказал, — смутился Ласло.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы втолковать им обоим, что я и не думал обижаться. После того как все утряслось, Ласло продолжил:

— Этот Джайлз ради рекламы еще и не такое может сказать.

— Вот именно, — подхватила Пинки. — А на самом деле, может, он тут совсем ни при чем.

— А Билл с Вайолет знают про кошек? — спросил я.

Ласло кивнул:

— Но они уверены, что Марк с Джайлзом не встречаются.

— А ты в этом не уверен?

— Мы их видели вместе, — сказала Пинки.

— В "Лаймлайте". В прошлый вторник.

Еще один мощный вздох, и Ласло решительно продолжал:

— Не хотел я говорить Биллу, но, боюсь, придется. Парню совсем крышу снесло.

Пинки перегнулась ко мне через стол: — Даже если Джайлз тут ни при чем, в нем все равно есть что-то ужасно мерзкое. Я видела его всего один раз. Тут дело не в гриме и не в костюме. У него глаза такие.

Уходя, Ласло сунул мне в руку конверт. Я успел привыкнуть к этим прощальным сюрпризам. Билл их тоже получал. Обычно конверт заключал в себе некую цитату, над которой полагалось поразмыслить на досуге. Мне уже перепал образчик хандры от Томаса Бернхарда: "Веласкес, Рембрандт, Джорджоне, Бах, Гендель, Моцарт, Гете… Паскаль, Вольтер — какое скопище напыщенных уродств!" — а также цитата из Филипа Гастона, которая мне особенно полюбилась: "Трудней всего на свете — знать и знать, как не знать". Когда я вечером открыл конверт, в нем лежал листок с напечатанной фразой, принадлежавшей Герману Броху: "Китч всегда стремится найти прибежище в рациональности".

Но можно ли было считать умерщвленных кошек формой китча? По ходу размышлений один предмет сменялся другим: жертвоприношения, великая цепь бытия, современные скотобойни и, наконец, домашние любимцы.

В детстве у Марка были белые мыши, морские свинки и волнистый попугайчик по имени Пиппи. Однажды он угодил головкой под опускающуюся дверцу клетки. От перелома шеи попугай умер. Помню, как вечером того дня Марк и Мэт устроили погребальное шествие. Они маршировали по нашей квартире с коробкой из-под обуви, где лежал окоченевший птичий трупик, и пели единственную приличествующую случаю песню, которая была им на тот момент известна и могла сойти за похоронный марш — спиричуэл про небесную колесницу, Swing Low Sweet Chariot.

Когда после работы Марк вернулся домой, я не смог заставить себя расспросить его ни про Джайлза, ни про кошек. Мы сели ужинать, но у него за день накопилось такое количество новостей и он столько хотел мне рассказать, что мне снова не представилось случая заговорить с ним о том, что я узнал от Ласло.

Оказывается, утром Марк участвовал в установке увеличенного детского рисунка, который ему нравился больше всех. Это был автопортрет шестилетней девчушки из Бронкса. Она изобразила себя с любимой черепахой, удивительно смахивающей на динозавра. Днем Хесус, приятель Марка, упал со стремянки, но, по счастью, не на землю, а на кипу парусиновых полотнищ, сложенных внизу. Перед тем как уйти на всю ночь, Марк отправился в ванную, и я услышал, как он там насвистывает. На столе лежал листок бумаги с телефонным номером и именем: "Аллисон Фредерике, 677-84-51".

— Если понадоблюсь, дядя Лео, вы позвоните, я буду у Аллисон, — сказал он.

После того как за ним закрылась дверь, у меня внутри зашевелились смутные подозрения. Я пробовал включить Берлиоза в исполнении Дженет Бейкер, но музыка не могла унять беспокойства, теснившего мне грудь. Я не сводил глаз с лежавшего на столе листка, где Марк написал имя и телефон. После двадцати минут колебаний я решил позвонить. Мне ответил мужской голос:

— Алло!

— Будьте добры Марка Векслера, — попросил я.

— Кого? — не понял мужчина.

— Марка Векслера, друга Аллисон.

— Нет здесь никакой Аллисон, — буркнул голос.

Я снова перевел глаза на листок с номером. Может, ошибка при наборе? Я набрал еще раз, тщательно нажимая каждую цифру. Мне ответил все тот же голос, и я повесил трубку.

На следующее утро я без обиняков спросил Марка, что все это значит. Он растерянно полез в карман штанов, нашарил там клочок бумаги с телефонным номером и положил его на стол рядом с давешним листочком. Лицо его прояснилось.

— Я все понял, — весело сказал он. — Смотрите, дядя Лео, я случайно перепутал вот эти две цифры. Надо было написать "сорок восемь", а у меня получилось "восемьдесят четыре". Спешил, наверное. Вы меня простите, бога ради!

Глядя на его простодушную мордаху, я почувствовал себя полным идиотом и, уже не таясь, выложил, что переполошился из-за того, что Ласло видел их с Джайлзом в клубе, и из-за всего этого кошачьего кошмара.

— Господи, дядя Лео, ну что же вы сразу не сказали, я бы вам все объяснил. Я был в клубе с друзьями, а с Тедди мы случайно встретились, мы ведь теперь почти не видимся. Но я вам одно могу точно сказать. Конечно, Тедди любит подразнить людей, что есть, то есть. Но на самом деле он и мухи не обидит. В буквальном смысле слова. Я сам видел, как он у себя в квартире ловит мух и потом выносит их на улицу, вот так, чтобы выпустить.

Для убедительности Марк сложил ладони ковшиком.

— А эти кошки бедные, — вздохнул он. — Я как подумаю про них, меня прямо мутит. Знаете, у нас дома, в Принстоне, живут две кошки, Мирабель и Эсмеральда. Я их обожаю.

— Возможно, эти слухи поползли по городу, потому что в работах Джайлза так много насилия.

— Но ведь это же для прикола! — возмутился Марк. — Я-то надеялся, что это только Вайолет не понимает, что к чему!

Он вздохнул и возвел очи горе.

— То есть как это "не понимает, что к чему"? — переспросил я.

— Ну, она так реагирует, будто это все на самом деле. Когда по телевизору ужастики показывают, она сразу выключает, чтобы я не смотрел, представляете? Как будто я посмотрю-посмотрю, а потом пойду и зарежу кого-нибудь. Полный бред!

Шла вторая неделя нашего совместного проживания. Марк стал каким-то бледным, но чему тут было удивляться, он просто вымотался. Какие-то друзья звонили день напролет и добрую половину ночи и просили к телефону то Марка, то Марки, то Маркера. Я только успевал поднимать трубку. Под конец я понял, что единственный способ успеть еще хоть что-нибудь — это вообще не подходить к телефону, а автоответчик слушать вечером. Во вторник часа в два ночи меня разбудил звонок. Низкий мужской голос в трубке спросил: