— Как называется уйма танатоидов? Тьма живых мертвецов! Может ли танатоид разрезать пополам почку? Нет — лампочки попой не режутся! Что делает танатоид на День всех святых? Надевает на голову салатницу с фруктами, суёт в нос две соломинки и изображает Зомби!

«Танатоидная Закусь» 1984 года проводилась на севере, в старом притоне танатоидов, гостинице «Чёрный поток», что сохранился ещё со времён первых баронов лесодобычи, упрятанном подальше от автодорог, выше по долгим горным склонам, заросшим секвойями, где тени надвигались рано и несли с собой лёгкие подозрения на иной порядок вещей… верилось, посредством некой незримой, но мощной геометрии, что на закате два мира искажаются, как радиосигналы, сводятся ближе, чуть ли не воедино, вне регистра тончайшей из теней. За столетие, с тех пор, как его выстроили, рассказы о сумеречных происшествиях накопились, номера, коридоры и крылья обзавелись репутациями визуальных наблюдений, экзорцизмов, возвращений. Тут бывали паломники в широком спектре законности, а также публика из «В поисках чего-нибудь» Леонарда Нимоя и «Хотите верьте, хотите нет» Джека Пэленса, и сделки, как всегда можно рассчитывать услышать, обговаривались.

— И настанет такой день, — говорил шутник у микрофона, — может, они «Танатоидные Закуси» по телевизору покажут, как ежегодный комедийный спецвыпуск, ага, громкие имена, сети освещают — конечно, мы-то до этого не доживём… — Барабанщик выделил ему пару басовых бухов и сколько-то медленно перетёртого шкворчанья по спаренной тарелке. Учитывая, что музыку сегодня предоставляла местная группа перехватчиков, в чьём составе, на басу, был Ван Метр, который услышал о халтурке в «Потерянном самородке», уговорил бы кореша своего Зойда тоже поехать на клавишах побренчать, но только Зойда почти всю неделю никто нигде не видел, и Ван Метр не понимал, волноваться ему или пока не стоит. Зойд поселился у знакомых сеятелей в Святохвосте, за прибрежными хребтами и круглогодичными туманами, в долине, где условия для выращивания идеальны — примерно последнее прибежище для конопельных плантаторов в Северной Калифорнии. Доступ туда, по крайней мере, дорогой, был непрост — из-за Великого Оползня 64-го года приходилось то и дело ездить по собственным следам туда-сюда по обеим берегам реки, переправляться на паромах, которые ходили не всегда, и по мостам, на которых, люди баяли, обитали призраки. Зойд обнаружил, что община эта живёт взаймы, поскольку все наблюдали размах стараний КАПУТа извести урожаи на корню, предела коим не было, один сезон за другим — чем больше на борт всходило штатовых и федеральных агентств, чем больше граждан получало судебные повестки от большого жюри в Эврике, чем больше один за другим нейтрализовалось дружелюбно настроенных помощников шерифов и надёжных городков, которых государство брало под свой контроль — и все задавались вопросом, когда же настанет черёд Святохвоста.

Шериф округа Винляндия, Уиллис Куско, кривоглазый, раздражительный старый знаток общения с прессой, каждую осень возникал, как предсказуемый провозвестник сезона, сродни телемарафонам Джерри Льюиса, в вечерних новостях, позируя перед громоздящимися тюками кустов марихуаны, либо идя в атаку по какому-нибудь полю, паля от бедра из огнемёта, держал Святохвост у себя в чёрном говносписке много лет, но попасть ему в этот район было необычайно трудно.

— Там у них натуральный Шервудский лес, — жаловался он перед камерами, — они прячутся на деревьях, их нипочём не увидишь. — Как бы Уиллис ни предпочитал их навещать, святохвостцы всегда узнавали об этом очень заблаговременно. Сеть наблюдателей простиралась вниз до Винляндии, с некоторыми прятками и перед самым Управлением шерифа, колбаски четвертаков по карманам, готовые звонить и сообщать, иные связаны по ПР в кочующих патрулях на всех наземных маршрутах, или сканируют небеса с хребтов и горных вершин биноклями и переделанными рыбацкими радарами.

Урожаи на солнышке тучнели, расцветали, плотнее ароматились, смолистые ветерки из оврагов овеивали ароматом городок днём и ночью, и небо над округом Винляндия, споспешествовавшее этому зарождению жизни, постепенно начинало проявлять потенцию к её же уничтожению. Появлялись бледно-голубые немаркированные самолёты, во дни полётных режимов с неограниченным визуальным наблюдением практические невидимые в небе, управляемые частной эскадрильей бдительных — антинаркотических студентов-активистов, военных лётчиков на пенсии, правительственных советников в цивильном, шерифских помощников и штурмовиков на выходных, все работают по контракту с КАПУТом и ведомы печально известным Карлом Боппом, бывшим офицером нацистской «Люфтваффе», а впоследствии — полезным американским гражданином. В эти недели слежки и наблюдения лётные бригады вертолётов и самолётов каждое утро начинали собираться в гипсокартонном помещении для дежурных экипажей на равнинах под Винляндией, у аэропорта, и ждать, когда при всех регалиях своей прежней профессии появится коммандант Бопп и объявит «Der Tag»[102].

А в Святохвосте плантаторы околачивались у «Свинкиной таверны и ресторана», обсуждали, в атмосфере возрастающей тревожности, общую дилемму — когда страда. Чем дольше ждёшь, тем лучше урожай, но лучше у тебя и шансы на растряс захватчиками из КАПУТа. Вероятности бурь и заморозков, а также личные пороги паранойи, также учитываются. Рано или поздно Святохвост должен подвергнуться полному курсу лечения, из коего он выйдет, как большинство старого Изумрудного Треугольника, усмирённой территорией — возвращённой неприятелем к безвременному, дефективно-воображаемому будущему, где обезнаркоченные американцы с нулевой терпимостью все наваливаются плечом и все нацелены на официальную экономику, неоскорбительную музыку, бесконечные спецвыпуски по Ящику для семейного просмотра, церковь всю неделю, а по особым дням, за лишнее послушание, может, и печенюшку.

Надзор выше по водоразделу и за хребтами уплотнялся, а равно и гражданская обстановка в Винляндии несколько обострилась, уличное движение в центре города и на стоянках у торговых комплексов становилось сварливей и громче от клаксонов и намеренных перегазовок, владельцы лодок встревоженно бегают туда-сюда по магазинам запчастей несколько раз на дню, сообщают о перемещениях военно-морских сил, у самого мыса Патрика засечён на штатном месте по крайней мере один авианосец, а самолёты СРОН[103]теперь в воздухе круглые сутки, не говоря уж о континентальном шарме комманданта Боппа во всех местных новостях — он, часто в своём нацистском прикиде, объявлял полную боевую готовность своей «добровольческой» небесной дружины. Что-то выжидало, сразу за временны м горизонтом, которого даже будущие участники не умели описать. Некогда-беззаботные торчилы вскакивали посреди ночи, сердца скачут, и спускали свои заначки в унитаз. Пары, женатые не первый год, забывали, как друг друга зовут. Клиники душевного здоровья по всему округу сообщали о списках очерёдности. Возникали сезонные домыслы о том, кто в этом году может быть в тайных зарплатных ведомостях КАПУТа, словно бы чудовищная программа уже стала ещё одним недугом, словно дурная погода или какая-нибудь спорынья. Кухня в кафе ухудшилась, а полиция принялась тормозить на шоссе всех, чей внешний вид ей не нравился, что привело к массированным заторам транспорта, чувствовавшимся аж до 101-й и «Ай-пятой». Как-то в субботу под вечер возник контрабандист попугаев на полностью хромированной комбинации «Кенуорта» / «Фрюхофа», известной как «Тихушный керогаз», почти невидимый на радарах, пронёсся мимо стражей порядка с апломбом недотроги, свойственным НЛО, запарковался у 101-й сразу за мостом, в муниципальной квазикорпорации, и распродал весь свой груз, не успел о нём даже шериф услыхать, словно бы весь городок, уже в трясучке, вдруг сошёл с ума по попугаям в ту же минуту, как глаз свой положил на этих птиц, кого целыми днями поили текилой и так держали в спокойствии, а тут выставили рядами перед огромным призрачным восемнадцатиколёсником, комки основных цветов с похмела, и отражения их тянулись и расцветали по всему боку трейлера. Вскоре в Винляндии и дома почти не осталось, где бы не было такой птицы — и все говорили по-английски с тем же причудливым акцентом, которого никто не мог опознать, словно бы их партиями пропускал через себя один неведомый укротитель птиц — «Ладно, попугайство, слуш’ суда!» Вместо традиционного репертуара коротких и часто бессвязных фраз, попугаи могли рассказывать полномасштабные истории — о ягуарах без чувства юмора и проказливых мартышках, о брачных состязаниях и парадах, о пришествии людей и исчезновении деревьев — и так стали необходимыми домочадцами, излагали сказки на ночь многим поколениям детворы, отправляя их в альтернативные миры в расслабленном и радостном состоянии рассудка, хотя через некоторое время детишки начинали видеть во сне пейзажи, который бы изумили даже попугаев. В крохотном домике Вана Метра за салоном «Огурец», дети, вероятно, под воздействием домашнего попугая Луиса, вычислили, как им встречаться, осознанно сновидя, в одной и той же части громадного южного леса. Ну или так они Вану Метру сказали. Попробовали и его научить такому, но он только к опушке джунглей сумел подобраться — если это были джунгли. До чего циничным должен быть человек, чтоб не доверять этим пылающим душам, только что вернувшимся после всенощных полётов над самыми кронами деревьев, блеща глазами, все распахнутые, они так счастливы были поделиться с ним этим? Ван Метр всю свою жизнь искал именно такой вот трансцендентной возможности, которую детки принимали как должное, но стоило ему к ней приблизиться, там всё типа: ни просраться, ни хер поднять, чем больше переживал, тем менее оно было вероятно… Его это сводило с ума, хотя почти всё время удавалось не вымещать это на других, а всё, что он бормотал себе под нос, обычно терялось, как водится, в окружающем гаме дня, зачастую достаточно деспотическом, чтоб вынуждал его выезжать из хижины на такие вот халтурки, хоть оно и влекло за собой долгую, устрашающую поездку вверх сквозь толпы высоких деревьев, по опасным серпантинам острей выкидного ножа, однополосным участкам, обнимающим склоны гор, там и покрытие-то не всегда наличествует — затем закат в такую рань, что он поначалу думал, что-то, должно быть, случилось, затмение, а то и того хуже. Он чуть не потерялся в темноте, но вывело его собственное бледно-фиолетовое свечение — наконец к гостинице «Чёрный поток», что высилась впереди россыпью тусклых круглых огней, что, казалось, покрывают собой почти всё небо. Про это место он слыхал, но понятия не имел, что оно такое большое.