Раздевать мертвых почему-то показалось мне куда отвратительнее, чем перенимать их черты. Я не знал еще, что у моего собственного народа в Агир-Шуакк обирать побежденных экиланов давно стало едва ли не славной традицией. Ныне это мародерство не вызывает у меня ничего, тогда же, стаскивая уже с другого солдата сапоги, я ощущал раскаяние. Но опасение, что в траве прячутся змеи, и сгущающаяся прохлада заставили отринуть как совесть, так и брезгливость. Куда бы я ни попал, что бы меня ни ждало, я едва ли выживу голым и безоружным.

Казалось, я нашел все нужное. Свет вокруг меня померк окончательно, чужая одежда отлично села, ноги перестали терзать коряги. Я не хотел больше приближаться к мертвецам: ни к тем, что в синей форме, ни к другим, одетым во что-то серое, невзрачное, ― они стали попадаться все чаще. Несложно было догадаться:

«серые» ― враги «синих»; «серые» оторвали руку тому, по чьему подобию я отпустил волосы; «серые» убили диковинных зверей. Так ― еще не зная сути войны Севера и Юга, ― я уже выбрал сторону, хотя мне лишь предстояло встать на нее, увидеть весь ужас разворачивающейся смуты и ужас мира под неразумными звездами.

…Я помню: внимание мое привлекло движение в траве. Я шагнул туда, еще не зная: рабу, пахнущему дымом, не нужно приближаться, чтобы убить. Если бы раненым, чей стон я вскоре уловил, был южанин и если бы этот южанин, даже умирая, не распрощался с убеждениями, ― моя странная новая полужизнь оборвалась бы в первую же ночь. Но в траве лежал северянин, и северянин этот светло прошептал, когда я приблизился:

– Друг… как мы погнали этих джонни30… а?

Изо рта потекла кровь, он закашлялся, и струйка превратилась в нескончаемый поток. Я видел ширящиеся красные пятна на синей одежде и такое же пятно, расцвечивающее траву.

– Как мы… а? ― сбивчиво повторил раненый и поднял горящий взгляд.

Что-то заставило меня ответить:

– Да. ― Я заговорил на одном с ним языке без малейшего труда, точно забрал эту речь у кого-то из убитых. ― Да, славно.

Видимо, куда более славно, чем мои жалкие попытки справиться с Мэчитехьо. «Синие» победили «серых»; молодцы, кто бы они ни были. Я с трудом улыбнулся.

– К черту этих, ― все говорил незнакомец, беспокойно мечась в траве, пытаясь зачем-то ослабить воротник. ― К черту мятежников, они скоро сдадутся, они…

Я опустился напротив и коснулся его руки ― потной, обжигающей. Лицо уже исказилось узнаваемой смертной маской, рот дрожал, кровь струилась и струилась по подбородку, выходя с протяжными хрипами. Солдат был не жилец, но я сказал:

– Я тебе помогу добраться. Где… все?

Раненый рассмеялся так же низко и булькающе, как говорил, и покачал стриженой головой. Слова ему давались все сложнее, между фразами потянулись мучительные паузы:

– Не тащи… довольно заботы после заварухи… проклятущие болота… комарье… душно…

Он бредил; глаза то закатывались, то принимали безумное выражение. Пальцы сжали мои, горло заходило ходуном от кашля, и тут взгляд вдруг уткнулся куда-то в траву.

– Друг… ― голос дрогнул, ― я же не… встану. Сколько… добей…

– Нет, ― тихо возразил я, донельзя напуганный. ― Нет. Укажи дорогу, и я донесу тебя. До твоих. До… ― я вспомнил, чья на мне форма, ― наших.

Я действительно готов был его нести, плевать, кого, плевать, к кому. Меня ведь несли, мою жизнь не хотели отдавать. Я потянулся к раненому, но он опять рассмеялся, и несколько капель крови попали мне на лицо.

– Больно. Старине Джиму Райсу больно и… б-безнадежно. ― Из нутра раздался влажный свист. ― Это легкие, брат. Легкие. А это… ― Он приложил мою руку к своему боку; когда отнял, ладонь была окровавлена, но я не выдернул ее из смертной хватки. ― Селезенка. Знаешь, я на медика хотел поучиться. Не успел. А… ты о чем мечтал? ― Он не дождался ответа и опять зашарил взглядом по траве. ― Я тебя п-прошу… пристрели меня.

…Я помню: больше у меня не хватило подлости мучить его спасением. Помню: когда впервые рукоять «вессона» легла в ладонь, это не было сравнимо ни с одним иным ощущением. Помню: я прекрасно знал, что делать, точнее, знало тело. И помню: человек, к взмокшему лбу которого я приставил дуло, улыбался, будто видел пред собой не смерть, а сиятельное божество.

– Глаза у тебя… ― пробормотал он, ― как янтарь. Желтый такой камень, его добывали в море, те, от кого я родом. Слышишь?.. Янтарь. Янтарь…

Я помню: я нажал на спуск, и уши заложило от грохота. Помню: ноздрей коснулся тот самый запах, страшный запах пороха. Помню: я повалился в траву и долго лежал рядом с мертвецом, у которого не взял ничего, кроме жизни. Жизни и револьвера. Его я ношу до сих пор.

…Потом я вновь шел, не разбирая дороги и уже не останавливаясь. Кончилась низина, начался подъем, за ним ― редкий лес, под сенью которого зазолотились костерки и показались громоздкие походные жилища. Там я снова нашел братьев, на этот раз живых; все как один были в синем. Мне порадовались, решили, что я ― чудом уцелевший солдат. Бой был долгим; уходили обе стороны в спешке. Бросили мертвых, некоторые не сомневались: остались и невредимые, но оглушенные. Поэтому спорили: не отправиться ли на поиски, пока не поздно? Утешая новообретенных братьев, я сказал, что все, кто мог, уже наверное добрались до лагеря, прочие же мертвы, во всяком случае, я не нашел живых. Меня горячо поблагодарили. Почему-то люди всегда особенно благодарны за то, что облегчает им совесть и освобождает от обязательств.

Я не мог ответить на многие вопросы: как потерял сознание, какой роты, с кем служу. Я указал в небо пальцем и спросил, что это, подразумевая блестящие точки.

– Тебя не контузило ли, приятель? ― спросил кто-то, и я не смог ответить на это тоже.

– Как тебя зовут-то? ― спросил другой.

Я успел подметить, как они обращаются друг к другу. Среди солдат были Джон и Джек, Сэм и Патрик, Марки, Рон, Саймон… ничего, похожего на «Эйриш», тем более на «Своевольный Нрав». Я опять не находился с ответом; я понятия не имел, как меня могли бы звать, чтобы это не настораживало, но и не звучало так нелепо, как услышанные имена. И я вдруг вспомнил… «Желтый такой камень, его добывали в море»…

– Амбер, ― сказал я.

– Кучеряво, ― со смешком отозвался кто-то, но большинство только покивало.

– А фамилия? ― задали новый вопрос.

Тут было чуть проще, нужные слова вспомнились быстро. «Старине Джиму Райсу больно и… б-безнадежно».

– Райз. Амбер Райз.

Я изменил лишь один звук. Один звук, выдающий правду обо мне.31