Желтые глаза лукаво глядят на меня: «Поняла? Все поняла?». Взгляд других глаз ― черных и тоскливых ― оживает в памяти: «Воскресить вечно живого и вечно мертвого может лишь тот, кто разделил с ним одну рану». Одну рану, так сказала Кьори Чуткое Сердце и добавила, что соратники правителя мертвы. Она понятия не имела, насколько ошибается.

«Ты сделаешь все не хуже Джейн… мы так славно все продумали». Продумали. Вдвоем. Насколько чудовищен их план? Насколько, если его цена ― воскрешение?

– Да, удивительно. ― Голос звучит как неживой; я поднимаюсь, борясь с мгновенным головокружением. ― Но… я очень устала. Меня слишком впечатлило представление. Я пойду, лягу… извините. Хорошего вечера.

Мама держит обещание: меня не останавливают. Все так же нетвердо я выхожу из-за стола. По лестнице я почти бегу, в комнате ― снова падаю перед распятьем.

Господи, помилуй.

Господи, помилуй меня, помилуй доктора, помилуй мой бедный город.

Господи… ты же не позволишь причинить кому-либо вред?

***

…Он приходит два часа спустя ― просто появляется, когда я мечусь в постели, тщетно пытаясь забыться сном. Он бледен; лунный свет играет в его волосах. Стоя у самого окна, он глядит устало и мирно.

– Эмма. Я знаю, что ты не спишь. И я знаю, как тебе страшно.

Подтягиваю одеяло к груди и сажусь. В висках стучит, руки взмокли. Я с дрожью вглядываюсь в силуэт. Амбер Райз ― Эйриш Своевольный Нрав ― вдруг слабо улыбается.

– Прости, что испугал тебя, я не хотел. Но твоей сестре понравилось бы такое мое появление и Мистерия. Знаешь, Джейн очень хотела ее посмотреть.

Заворачиваюсь в кокон одеяла плотнее. Надо закричать, позвать слуг: он не вправе приходить сюда, не вправе мучить меня, не вправе напоминать о моей Джейн. Молчу. Сутулюсь.

– Ты уже знаешь суть послания на Саркофаге, верно? Жрица сказала, вы говорили об этом. Значит… ― он даже не ждет ответов, ― ты поняла также, кто мне нужен. Как можно скорее. Ты должна провести Мильтона в Агир-Шуакк: воля Омута не впустит его одного. Моего лика она не знает, да я и не могу ходить вашим путем. А своим не могу никого привести.

Луна уходит за тучу. Рыжие волосы Великого блекнут, но глаза по-прежнему сияют во мраке. Страшное зрелище; я быстро крещусь. Знамение придает мне немного сил.

– Что это будет? ― Я сглатываю. ― Доктору перережут горло? Вырвут сердце, как…

Как страшный человек в Змеиной лощине. Я готова произнести «Мэчитехьо», но осекаюсь, едва вернувшаяся луна освещает лицо Великого. Оно болезненно исказилось.

– Что?! ― Он порывисто делает шаг к моей постели и тут же застывает. ― Что ты сказала? Ты… решила, что я убью Мильтона, чтобы воскреснуть в своем мире?

Он неотрывно глядит на меня; я гляжу в ответ. Мучительно ищу во взгляде фальшь, но не нахожу: он действительно разозлился, действительно недоумевает. И сейчас он кажется юным, намного моложе, чем на сцене или в нашей столовой. Будто не старше меня.

– Да, ― наконец прямо отвечаю я. ― Именно так я и подумала, увидев ваше колдовство. То, что вы делаете, страшно. Вас сожгли бы на костре, если бы люди поняли, что вы их не обманываете. Я не сомневаюсь: вы опасны.

– Юная Эмма. ― Он, опять шагает ко мне и останавливается, заметив, что я дрожу. ― Я понимаю, что наш мир испугал тебя, что пугаю я. Но клянусь, ― он склоняет голову, ― волшебство воскрешения не забирает одну жизнь в обмен на другую. Оно другое. Я мог бы даже объяснить, почему оно действует иначе, но…

– Не надо, ― жалко обрываю я. ― Вы меня путаете. Лучше признайтесь, что вы хотите от доктора? И помните: я очень его люблю, и я…

– Я тоже, ― мягко отзывается Великий. ― Он… первый принял меня, когда я вдруг восстал в вашем мире. Он поначалу был моим маяком, был, не сознавая. И хотя я уже не нуждаюсь в нем, чтобы возвращаться, наша связь крепка. Мне нужно, ― он все же подходит, ― всего несколько капель его крови. Столько, сколько я потерял, спасая его в том бою с южанами. Это все.

Я не отвечаю. Прислушиваюсь к сердцу, но оно в смятении. Слова не кажутся ложью, так тепло и доверительно звучат. К тому же Джейн, моя Джейн… она не согласилась бы помогать светочу, грози доктору опасность. Впрочем… как оказалось, я ничего не знала о Джейн. Зато уже знаю, что тот, кто сейчас просит помощи, искусен в обмане. Он мог одурачить ее, может дурачить меня. И…

– Мильтон ничего не знает, ― продолжает Великий, не видя моих сомнений. ― Я не раз пытался открыть правду, но все, что я делаю, для него ― фокусы, гипноз, всему он находит объяснения. Он… боится чудес, если они не от вашего Бога. Наверное, это единственное, чего он боится. Зато он доверяет тебе. Ты сможешь его убедить, прежде чем вести к Саркофагу, я уверен. И тогда больше мы не встретимся. Как ты и хотела. Я сразу верну тебя домой. По рукам?

Просто. Просто, несмотря на немалые опасности Зеленого мира. Просто, и если я соглашусь, то, возможно, исполню последнюю волю моей сестры. И все же…

– А он? ― вкрадчиво спрашиваю я. ― Доктор? Он тоже вернется?

– Конечно.

Перед ответом Амбер Райз медлит. Медлит, и я это замечаю.

– Так ты поможешь? ― Теперь он приближается вплотную, темный, высокий, с горящими глазами. ― Прошу, Эмма. Прошу, ведь я смогу исправить все, что ты видела. Победить Мэчитехьо, отвоевать Форт. И… отомстить за твою сестру.

Хочется с головой накрыться одеялом и исчезнуть, перечеркнуть весь день. Хочется, чтобы десятки чужих правд и обманов не раздирали рассудок. Мне протягивают руку. Эта рука дрожит.

– Эмма? Я… заклинаю. Ты единственная, кому он поверит, а он единственный, кто меня спасет.

Молчу.

– Эмма, мой мир гибнет. Там я мертв, а здесь считаю секунды до очередной маленькой смерти. Эмма…

Он берет мою ладонь и слегка тянет. Как завороженная, я почему-то поддаюсь; пальцы, которые он прижимает чуть ниже своей груди, становятся теплыми, липкими. Они чем-то испачканы, чем-то, что в ночи кажется черным, но на самом деле…

– У вас кровь, ― с ужасом выдыхаю я. ― Вы ранены!

Меня отпускают. Великий нетвердо шагает назад.

– Они все время открываются, эти раны. Открываются, и я бегу прочь, в гроб. Сейчас… ― он устало зажмуривается, ― у меня еще есть силы остаться. Эмма…

– Завтра. ― Презирая себя, вздрагивая разом от отвращения, ужаса и жалости, откликаюсь я. ― Молю… завтра. Мне страшно, очень страшно, надо подумать…

Я жду, что он разъярится или, хуже, опять начнет умолять. Жду, что дрогнет лицо или что-нибудь выдадут глаза, но светоч смотрит мягко. Грустно. Понимающе. Иллюзия пропадает: конечно же, он старше, мудрее и, видимо, добрее меня.