Джек засунул сигарету в рот, но не закурил, выдернул из зубов и смял её в сердцах. Поднял на меня тяжёлые глаза.

— Меделин? В курсе?

— Я не знаю. В разговоре она не участвовала. Я вообще не могу раскусить твою Меделин!

— Не надо… её… кусать, — ещё тяжелее сказал Джек.

И я всем сердцем захотела, чтобы Меделин не оказалась стервой. Просто ради Джека. Потому что вместе с резкой болью в душе от внезапной ревности я наполнилась сопереживанием и надеждой — совершенно противоположными чувствами, основой которых была одна и та же моя любовь. И я поняла, что Джек предательства Меделин не переживёт. Что бы ни говорил раньше… Слишком глубоко корнями она забралась ему под сердце, въелась, опутала, притянула к себе. Что там было, в глубине их отношений? Любовь? Болезненная связь? Зависимость?

Я сцепила влажные пальцы в замок. В висках тикало. Как же я устала уже! Но важно было ещё одно: Меделин на самом деле хотела спасти Джека отрядом частных «терминаторов»? Или наоборот, убрать мгновенно и точно, когда понадобится, не полагаясь на любителей? На чьей она стороне?!

Как же мне стало страшно!

Джек обернулся к мачо, изобразил кривую улыбку:

— Сейчас, Раф! Ещё парой слов перекинемся и запустим нашу катушку.

Я коснулась его плеча, заглянула в глаза уже совсем иначе, просто любя и волнуясь:

— Милый, родной, а давай просто уедем, а? Прямо сейчас сядем на самолёт и в Россию? Пожалуйста! Там тебя не достанет никто. Зачем нам столько денег? Я смогу обойтись… Ты даже не представляешь, как я умею хитро выкручиваться! Я даже из куриного остова такой плов умею делать! Морковочки, томатика, чёрного перца, риса нашего, краснодарского! Чеснок и лучок поджарить, вкусно! Давай уедем, а? У тебя в Ростове ещё завод есть, помнишь? А мне ведь много не надо… Только тебя, родненький! Живого!

Я чуть не плакала. Но Джек покачал головой.

— Я не сдаюсь. Хрена им! — Сжал кулаки. Глянул. — Так ты согласна, точно?

— Хорошо, согласна, — поникла я. — Но у меня есть условие: тебе — охрану, сволочей — в тюрьму. В том числе Брандау! Чтобы духу его на территории не было! И Аурелии!

— Справедливо, — буркнул Джек.

— И частный, бронированный хоть бы и танк, но без этих… — я ткнула пальцем в сторону входа, — без «королевских терминаторов»! Во что бы это нам не обошлось! Без экономии! Потому что мне важны не чёртовы деньги, а ты!! Это моё условие! Иначе с места не сдвинусь!

— Да, моя королева, — склонил голову Джек и совершенно серьёзно, даже с каким-то подобострастием поцеловал мою дрожащую руку.

* * *

Я никому не говорила, что голова моя кружилась, и вместе с ней кружились юристы с вытаращенными глазами, мадам из кадров, полный дон Эрнесто, финансовый директор, который вообще, услышав новость, вспучился, как лягушка, на заднюю часть которой наступили башмаком. Он пыхтел и говорил, суча толстыми колбасками-пальцами:

— Зачем же? Зачем? Девочке оно зачем?

— Надо, — резал наживую Джек и смотрел на дона Эрнесто очень странно.

Я чувствовала себя, как внезапно коронованная на царство десятая незаконнорожденная племянница третьего камердинера короля, то есть вообще никто, а тут вдруг нате вам: скипетр в руки и корону на макушку… В смысле вручили печать и подпись заверили с нотариусом. Срочно оформили всё, как положено, на единственного акционера — на меня. Акционер и новая владелица хлопала ресницами и туго соображала, ибо происходящее было для меня чем-то из ряда фэнтези, мистики и бреда, и точно не могло происходить со мной на самом деле. О реальности говорил лишь зверский голод и чешущийся живот.

Венесуэльские терминаторы из дорогой частной охраны, которая, как шепнул Рафаэль, тоже вся состоит из агентов СЕБИНа, бывших или подрабатывающих, примчались на мотоциклах, сопровождая бронированный со всех сторон внедорожник типа танка. Американских коммандос Джек рассчитал моментально, поблагодарил за службу и сказал, что в услугах больше не нуждается. Чернокожий предводитель засланцев так и не смог убедить Джека, что не всё ещё благополучно, и по распоряжению госпожи Меделин Кроннен-Стоу…

— У чёрту Меделин! — рыкнул Джек. — Я свободный гражданин свободной страны! Я сам решаю! Вы больше не работаете со мной!

Новая охрана выглядела по сравнению с американцами довольно расслабленно, несмотря на широту в плечах, бронежилеты, каски, кобуру и невинно свисающие с пояса гранаты. Может, просто дело в плавных чертах смуглых лиц? Кто-то надел бронежилет на меня, кто-то на Джека, мачо-агент Рафаэль остался не забронированным и легко запрыгнул в салон с опасной грацией камышового кота.

В сопровождении свиты десятка вооружённых до зубов мотоциклистов мы поехали в центр Каракаса, объехав толпы протестующих против правительства, демонстрантов за правительство и забастовщиков «просто потому что все бастуют», обёрнутых в трёхцветные — жёлто-сине-красные флаги и, судя по лицам, плохо понимающих, чего они вообще хотят — главное повозмущаться, кинуть красную дымовую шашку и поджечь шину в куче мусора, именуемой баррикадой. А так — хоть за футбольную команду или против цен на нефть…

Наш эскорт остановился у монументального белого здания с колоннами, при виде которого мне на ум сразу пришёл герой всей Латинской Америки Симон Боливар, а ещё мысль, что владелица аж двух компаний не может быть одетой в шёлковую блузочку голубого цвета и юбку с резинкой на животе — для беременных. И босоножки мои белые с широким, высоченным каблуком — подходили под танцы и венесуэльский стиль, а вот для таких важных дядечек в белых рубашках и брюках со стрелочкой — совсем нет.

Я застегнула фривольные пуговички почти до горла, прижала одной рукой сумочку к бедру, второй заправила за ухо распушившуюся прядь и вошла вместе с Джеком в чиновничий рай или Торговую палату Боливарианской Республики, где чинный крючкотвор с зализанными волосами проводил нас по коридору в Управление иностранными инвестициями. Там нас встретил другой важный пузан с видом министра и говорящий надутыми пухлыми губами, усищами и солидно выпирающей вперёд самодостаточностью, что он тут самый главный.

— Сеньор Ортэс поможет вам быстро решить вопрос, — подсказал Рафаэль, который и тут, кажется, ходил и хаживал, ибо то и дело ручкался с чиновниками и кивал половине сотрудников, как добрым знакомым.

Меня же так и подмывало дёрнуть тихонько Джека за рукав и моргнуть в сторону выхода: мол, пора «делать ноги», всё равно никто не поверит в то, что ты задумал… Но Джакобо Мария Изандро Рендальез, мой пуэрториканский корсар с американским паспортом, был непоколебим и сосредоточен. Две недели, требуемые на переоформление, благодаря волшебству долларов в конверте превратились в два часа.

Мы успели выпить кофе в приёмной и потолковать о погоде с секретаршей, желающей попрактиковаться в английском. Джек весь ушёл в себя. Затем отлучился и снова вернулся, такой же задумчивый и молчаливый, как утёс над морем. Под высокими потолками, в прохладе мрамора и бюрократии жизнь шла размеренно, словно не было никаких забастовщиков и полицейских с брандспойтами на проспекте через две улицы налево.