Вот такие воспоминания придут, и костлявая Эльза красоткой покажется. Волков выпил вина, чтобы хоть чуть отвлечься от бабьего наваждения, и огляделся, нет ли в харчевне девок. Да, нет ни одной, утро – рано еще, спят после ночи. А тут и Максимилиан пришел, сообщил, что писем для кавалера на почте нет, и сел есть. И Волков про баб вроде позабыл, поостыл.

Хорошо, когда делать ничего не нужно. Все выполнил, что от тебя зависит. Чтобы дальше искать то, что нужно барону, требуются люди, иначе опасно, иначе – голова прочь. Он чувствовал, что весь город злит собой. Не весь, конечно, но тех, кто тут усиделся, укоренился, тех, кто этот шумный и суетный город своим считает. Тех, кто имеет хороший доход и с этим доходом прощаться не желает. Они все думали, что он по их душу тут, а ему нужны были только опасные для курфюрста бумаги, но разве им объяснишь это? Нельзя. Слово он барону фон Виттернауфу дал, что никто про тайну эту не узнает.

Долго сидели в харчевне и много просидели, хозяин тридцать крейцеров за завтрак просил. Тридцать, Волков помнил, что в Рютте за такие деньги можно было трех коз купить. Три козы и мешок гороха – хватит роту накормить до отвала. Но торговаться не стал – заплатил.

После отправили монаха и Эльзу в гостиницу, сами поехали по городу проветриться и осмотреться мимо дома Рябой Рутт. Первый попавшийся мужик-возница показал им дом купца Аппеля, видно, был он впрямь лицом в городе не последним. Все его знали, и дом тому в подтверждение. Не дом – дворец; конечно, не то что у бургомистра, там всем дворцам дворец, но тоже ничего себе. Окна большие, стекла огромные. Комнаты у купца Аппеля, видать, были светлые, до самой ночи свечей не нужно.

Ездили по городу, город был хорош. Домов много новых, крепких, со стеклами. Храмы богатые, и люди не боятся строить их, хотя до еретиков два дня пути, а вокруг города нет стен. А уж как красива ратуша: и высока, и часы на ней со звоном. А к реке съехали, там столпотворение, обозы, телеги, возы снуют туда-сюда. Дороги так забиты, что и пеший не всегда пройдет. Повезло, что набережная мощеная, иначе из дороги сделали бы грязную канаву. А баржи, баркасы, корабли стоят сплошными рядами у пирсов пристаней. И везде люд суетится: таскает, грузит, разгружает, считает-рядится, ругается. А мимо плывут нагруженные баржи, и на север плывут, и на юг.

– Да, – сказал Ёган, оглядываясь вокруг, – суматошное место.

– Да уж, не твоя деревня Рютте, – соглашался Фриц Ламме. – Экселенц, а мы что, с еретиками не воюем уже?

– Воюем, – отвечал Волков, – забыл, что ли, с кем в Фёренбурге воевали?

– Помню, оттого и спрашиваю, – пояснял Сыч, – раз воюем, куда баржи-то плывут? Там же на севере сплошь еретики живут.

– Не только еретики, – кавалер и сам понять не мог, как такое происходит, и находил лишь одно объяснение, – там и наши тоже живут. Вперемешку там все. К ним все и плывет.

Ну а как иначе быть могло? Он несколько лет воевал с еретиками и милости к ним не проявлял, и они дрались с ним так же свирепо, пленных брали редко и жгли храмы друг другу, казнили священников. Как же можно торговать с теми, кого люто ненавидишь и кто ненавидит тебя? Как вообще можно к ним приплыть и сказать: мы, конечно, при случае вас зарежем, так как вы безбожники, но вот вам наши товары – хлеб, шерсть, железо, хмель и серебро, давайте ваши ткани и кружева, давайте вашу бронзу и листовую медь, стекло и замшу. Нет, такое попросту невозможно. Но тяжелогруженые баржи плыли и плыли на север, гонимые течением. А на юг по тому берегу тянулись лошадями такие же тяжелые баржи, и было их немало на реке.

Так потихоньку прошел в разъездах весь день, и самое удивительное, что Волков устал не меньше обычного, даже больше, хотя ничего за день не сделал, только удовольствие получал.

Обедать они не обедали, завтракали долго, а вот как солнце покатилось к горизонту, решили искать себе ужин. Выбрали тихую харчевню, где не воняло, но уж теперь кавалер своих людей решил не баловать – с утра потратились, теперь и бобов поедят. Сели, и все было хорошо. Стол был чистый, еда доброй, пиво свежим. И глянулась кавалеру местная девка. Молодая, со всеми зубами, одна из всех выглядела не потасканной и опрятной, нагло клянчила пиво у приказчиков и мелких купчишек. Улыбалась Волкову и показывала крепкие икры, не стесняясь задирать юбку. Видно, и выше ноги у нее были крепкие, да и сама она вся ладная и на язык острая. Волков хотел уже позвать ее, купить ей пива, да долго раздумывал – вцепилась деваха в пьяненького купчишку и с ним ушла. Кавалер насупился и сидел, не спеша пил пиво в надежде, что купчишка девку долго не удержит и она придет в харчевню снова. Но вечер наступил, а та девка так и не появилась. На дворе уже темнело, телеги освободили дороги, харчевня стала полна народа. Пришли другие гулящие девки, но такой ладной среди них не было, и Волков велел своим людям собираться.

Они поехали в гостиницу. Можно, конечно, было поездить по кабакам, поискать на ночь себе девицу, да как-то не захотелось ему. Решил, что позовет Эльзу, не все же Сычу ею пользоваться. Ёган принес воду, забрал несвежую одежду, а Волков налил вина и сказал ему:

– Девчонку приведи ко мне.

Сам стал к зеркалу, пил вино и разглядывал себя. И вдруг заметил то, чего раньше у него не было. А не было у него и намека на живот. У солдат не бывает животов, не та жизнь у них, чтобы пузо растить. И в гвардии тоже не отрастишь, хоть жизнь там намного легче солдатской. А тут на тебе, вылезло. Он стал боком. Да, живот, несомненно, появился. Конечно, это не то брюхо, что через ремень висит, но все-таки есть. Раньше, когда служил в гвардии, Волков и его сослуживцы городское ополчение, набранное из бюргеров и городской стражи, презрительно называли пузанами. Таких они не считали ни достойными противниками, ни стоящими союзниками. Одно слово – пузаны.

Так и пребывал он в огорчительной растерянности, когда пришел Ёган и сообщил ему:

– Господин, а девки-то нигде нет.

– Как нет? – удивился Волков.

– Так нету ее. Была только что,