— Лизка, не смей обвинять себя в произошедшем! А если Кирилл начнет это делать, я дам ему в морду. В больнице ему окажут первую медицинскую помощь…

Гриша хохотнул, а я — не смогла. И не могла простить себе, что за эти два дня ни разу не позвонила Александру Юрьевичу. Один звонок — спросить, как вы там? Этот звонок мог решить все. Почему я не позвонила? Ведь нашла же время написать маме, что мы на даче у Гришиных родителей и у нас все отлично.

— Что значит, она не родственница?

Гриша почти навалился на окошко регистратуры. А я наоборот отступила и потащила его к пустым стульям.

— Она права. Я никто и звать никак. Гриша, ну где подумать? У нас одинаковая фамилия. Я могла за дочь сойти…

Да, я так бы и сказала, если бы он не оттеснил меня в сторону.

— Знаешь, Лиз, дай Бог твоему отцу здоровья, — выдал он, чуть ли не испепелив меня гневным взглядом, а у меня и так уже дымился каждый нерв от предстоящей встречи. — С таким не шутят. Ты ему не дочь и он тебе не отец. И даже не свекор.

Ну да, точка. Жирная. Я вытащила телефон.

— Сейчас позвоню Кириллу.

— Дай это сделаю я!

Но в этот раз я не позволила Грише вырвать у меня телефон. Пусть поджигает пол у меня под ногами — плевать!

              — Кирилл, меня к нему не впускают, — выдала я без всяких приветствий.

— И правильно делают. Ты бросила старика. Больного.

— Хватит обвинять меня! — закричала я и увидела, как на меня обернулись. А потом дала по рукам Грише, чтобы не лапал мой телефон. — Лучше приезжай!

А он уже ехал и приехал через полчаса, за которые Гриша влил в меня три стаканчика кофе из автомата, который я непонятно зачем у него постоянно просила.

Они поздоровались кивками, но Кирилл заговорил первым, сказав, что берет только меня. Впрочем, я и не думала — и Гриша не думал —, что нужен в палате. Однако знал другое, что мне нужен его поцелуй, но целовать не стал, просто тронул щеку горячими пальцами, убирая с лица волосы.

— Я сижу здесь. Жду тебя. Контролирую ситуацию.

Кирилл усмехнулся, но промолчал. Я пошла за ним, чувствуя в руке тяжесть паспорта, в котором значилась его фамилия. Дура! Надо было менять и себе, и ребенку. Предлагали ведь, а я отмахнулась — только лишняя морока. Но это была жизненная необходимость — я бы давно дышала полной грудью, а так фамилия Каменцева камнем висела у меня на шее.

— Тебе ни капельки не стыдно?

Я не подняла глаз на говорящего — точнее, не повернула головы: по коридору мы шли с ним уже нога в ногу. Это на лестнице он дышал мне в затылок, заставляя чувствовать спиной неприятный холодок. Когда-то это было совсем другое чувство, но то время давно кануло в Лету и сейчас своим желанием пристыдить меня Кирилл внес последнюю лепту в мое желание поскорее забыть все с ним связанное, даже мимозу на Восьмое Марта, которую я обычно хранила чуть ли не месяц. Как дура… Я вообще вела себя как дура. Влюбленная. Теперь я умнее — и с ним, и даже с Гришей — для спокойствия ГАВа я тоже научусь лаять и кусаться, как настоящая сучка. И даже буду рада, если Кирилл в полный голос констатирует сейчас мою новую собачью сущность.

— У меня своя жизнь. Это твой отец, и это ты должен за ним следить.

Я говорила не то, что думала, не то, что чувствовала, а что должна была сказать, чтобы наконец расставить все точки над всеми «i». На душе же у меня скребли все одиннадцать Гришкиных кошек. И шел мокрый снег. Он комками залепил глаза — и я незаметно жмурилась, чтобы высушить слезы. Я сильная. Я не имею права плакать.

— Вот значит как…

— Странно, что ты до сих пор не понял. Да, и не спросил даже, с кем Люба? Впрочем, тебя это не касается… И уж точно не интересует, по всей видимости.

— И где же Люба?

Кирилл остановился за одну палату до нужной, и я понизила голос до шепота:

— Со своими новыми дедушкой и бабушкой, — проговорила я через силу довольно ровно.

— А старые — с глаз долой, из сердца вон…

Кирилл вскинул голову, но выше не стал. Особенно в моих глазах. И солиднее тоже. Если только противнее. Во сто крат. И как мне раньше могли нравиться блондины… Если белое смешать с черным получится серый мрак. Так и получилось — беспросветный мрак.

— Отец позвонил тебе. Не мне. Задумайся, Кирилл, — отчеканила я вместо ответа, а Каменцев только сильнее задрал голову. Точно застегнутая на все пуговицы рубашка мешала ему дышать.

— Он никому не позвонил. Только в скорую.

Мое сердце сжалось на первых же словах Кирилла.

— Я просто заехал к вам вчера, — продолжал он. — Ты не ответила на звонок. Потом не открыла. Я трезвонил достаточно долго. Вернулся через два часа. Думал, что ты гуляешь со своим, а дед внучку пасёт. Потом увидел соседку. Она и сказала про скорую. Дозвонились до станции, потом до больницы. Сказали, никто не навещал, никому не просил звонить. Никому не нужен, — выдал Кирилл уже свою мысль и замолчал.

Я тоже молчала. Перебирала в голове все возможные причины, по которым Александр Юрьевич пожелал не уведомлять нас о болезни: они рассыпались в ладонях как свежевыпавший снег. Я прекрасно понимала, что он просто не хотел нам мешать — никому: ни мне, ни сыну. Особенно мне, поняв, что я ушла в другую семью. Ушла или бросила. Без разницы, что я сделала, какими были мои мотивы и оправдания — это привело к тому, к чему привело. Александр Юрьевич в больнице, и узнали мы об этом совершенно случайно. Только лишь потому, что Кирилл не желал давать мне от себя любимого полную свободу. Ту, которую я официально имела. На бумаге, но не в жизни. Гриша прав: людей связывают не штампы, а другие люди. Если Любу я оторвала от Кирилла почти что безболезненно, то Александр Юрьевич будет связывать нас всегда.

— Отлично… — я сумела выдержать презрительный взгляд голубых глаз. — Иди первым. Если он пожелает тебя видеть. Я зайду в палату после тебя. Я уж точно не хочу, чтобы он видел нас вместе.

Кирилл ушел, а я вжалась в белую стену, чувствуя удушье от больничных запахов. Я виновата в том, что Александр Юрьевич оказался в больнице, потому что не сумела вовремя уйти, подарила идиотскую надежду, что у нас есть шанс снова быть полной семьей. И сейчас понял, что остался у разбитого корыта, и сердце старика не выдержало.

Мое тоже сжималось все сильнее и сильнее, и я разревелась. Так сильно, что ко мне подошла нянечка и предложила помощь. Нет, мне не нужна ни вода, ни таблетка. Мне нужно плечо. Гришино плечо, чтобы стоять на ногах на суше и держаться на плаву в море проблем — держаться верного курса может только он из нас двоих. Я уже ничего не могу. Я уже сделала неправильно все, что только можно.

— У отца капельница, — сказал Кирилл, вернувшись.

Он не выглядел обеспокоенным, и мне только оставалось гадать, держит он лицо или все хорошо. Не может же он ничего не чувствовать. Не может.