ткнули в лицо горящей свечой, он заорал и заметался. Кардинал, идущий впереди процессии, обернулся с видом крайнего отвращения.

Крики слышались то тут, то там. Усиливая переполох, вдогонку Корсо и компании проскакал гонфалоньер, но Большой Барон уже исчез. Некоторое время народ пребывал в волнении, но потом успокоился, и процессия двинулась дальше.

Мессу под предстоятельством кардинала организовывали с превеликим тщанием. Хор превзошел сам себя, министранты служили слаженно. Складки на лбу монсеньора Акваспраты почти разгладились. Во время проповеди он даже соизволил улыбнуться, показывая свое расположение флорентийцам. Тут из первых рядов послышался голос мясника Пекоры:

— Ваше высокопреосвященство! Вы видели, что сегодня творилось? Прошу вас, не оставляйте это так! Призовите к порядку сынов заблудших, дабы нашей милой Фьоренце не повторить участи Содома и Гоморры!

Кардинал побледнел от злости. Никогда в жизни его не прерывали столь непочтительным образом. Он прищурился, пытаясь разглядеть наглеца, потом с чувством произнес:

— Вероятно, до меня не дошли последние новости. Оказывается, во Флоренции за порядком теперь следят не стражники, а кардиналы. Сожалею, но я не смогу принять это лестное предложение.

Со всего храма послышались смешки. Монсеньор Акваспрата быстро завершил проповедь. Остаток мессы он служил с недовольным лицом, а когда пел префацию — его голос даже пару раз сорвался от негодования.

На другой день после праздника планировалось торжественное кардинальское благословение всех горожан, не попавших накануне в собор Святой Репараты. На площади перед епископским дворцом собралась несметная толпа. Кардинал вышел на балкон и величественно поднял руки. В этот момент что-то просвистело совсем рядом и в поперечную балку окна прямо над его головой вонзилась арбалетная стрела. Монсеньор в испуге убежал обратно в комнату, а на площади тут же началось настоящее народное волнение с воплями и мордобоем. Стрелявшего так и не нашли.

Ближе к вечеру градоправитель вызвал к себе Данте и еще двух приоров, занимавшихся подготовкой праздника, и поведал им ужасную весть: оскорбленный кардинал покинул Флоренцию и нашел пристанище за рекой Арно в одном из палаццо банкира Моцци, принадлежащего к партии черных. Уезжая, монсеньор Акваспрата твердо пообещал покарать весь город, заставивший его «пережить ужасные минуты». Дело пахло интердиктом.

— Флоренция оказала вам большую честь, избрав вас приорами, — сказал им градоначальник, — теперь вы просто обязаны исправить сложившуюся ситуацию.

Все три приора принадлежали к партии белых. Поэтому неудивительно, что они пошли советоваться к Вьери деи Черки.

— Тут не нужно быть провидцем, чтобы понять, кто стоит за этими беспорядками, — сказал Вьери, — с него и нужно начинать.

— Вы объявите открытую войну Большому Барону? — спросил Данте.

— Не я, а правосудие, — усмехнулся Черки, — в лице приората.

Алигьери почувствовал себя попавшим в ловушку. Остальные двое приоров молчали, глядя то на него, то на Вьери.

— Послушайте, Вьери, — начал Данте, — вам не кажется, что суд над Корсо развяжет войну между горожанами?

— Нет, не кажется, — ответил предводитель белых, — а наверняка именно так и произойдет.

Алигьери посмотрел ему прямо в глаза:

— Что же вы предлагаете?

— Нас может спасти только мудрость. Надо принять соломоново решение, безупречно справедливое.

— Значит, нужно выслать не только Корсо, но и кого-то из наших, — тихо сказал Данте.

— Истинно, мальчик мой, — кивнул Черки, — ты хорошо понимаешь ситуацию.

— Тогда надо выслать Гвидо Кавальканти, — сообразил еще один приор, — он уже донельзя намозолил всем глаза своими выходками.

Данте встрепенулся:

— Как?! Почему Гвидо? Он ведь вообще вне политики.

— Уже нет, — объяснил Вьери. — Он принадлежит к партии белых. Последняя стычка с Корсо заставила его изменить своей любви к удовольствиям и встать на путь борьбы. Кстати, совсем недавно, кажется, на прошлой неделе, он снова сделал попытку напасть на Большого Барона. Штраф не остановил жажды мщения. Прямо жалко его, не понимает ни своих возможностей, ни сил противника.

Второй приор задумчиво почесал затылок:

— Да, если мы изгоним и Корсо, и Гвидо — никто не обвинит нас в пристрастности, а кардинал вполне почувствует себя отомщенным.

— Именно, — кивнул Черки. — Ну как, подписываем?

— Не знаю… — Алигьери нервно кусал губы.

— Мы понимаем: он твой друг, — вмешался первый приор, — но пойми, другого выхода нет. Иначе весь город может лишиться церковных таинств.

— Да не друг он мне! — сглотнув трудный комок, возразил Данте. — Но он ведь лучший поэт Флоренции! Как можно лишать его родины?!

Вьери хмыкнул:

— Не такой уж он и лучший. Тебя уже давно знают и ценят гораздо больше. К тому же мы можем выслать его совсем ненадолго, на пару-тройку месяцев. Для этого нужно выбрать ему для ссылки какое-нибудь ужасное место, чтобы потом был повод вступиться за него и вернуть обратно. Я предлагаю Сарцано, это жалкий городишко посреди болот, его не любят даже местные жители.

— А куда же тогда нам отправить нашего врага? — поинтересовался второй приор.

Черки задумался:

— А… Этого змея нужно подальше, чтобы не скоро приполз обратно. Есть у самой границы такая большая деревня — Кастель-делла-Пьеве… там много моих людей, они за ним проследят.

* * *

Если бы кто-нибудь десять лет назад сказал Данте, что он своими руками лишит дома первого поэта Флоренции, о дружбе с которым он так мечтал! Но по-другому спасти родной город от интердикта действительно не представлялось возможным. Оставалось самое тяжелое — посмотреть в глаза бывшему другу завтра при оглашении приговора. Внутренний голос шептал: «А не месть ли это? Смог ли бы ты поставить свою подпись, если бы Гвидо не предавал тебя?»

Закрыв лицо руками, Данте сидел у себя в кабинете. Постучали. Заглянула служанка:

— Мессир Алигьери, к вам какая-то женщина.

Встрепенувшись, будто ото сна, он кивнул. Раздались мелкие семенящие шаги. В комнату вошла Джованна, она же Примавера — постаревшая и заплаканная. Он посмотрел на нее с холодным удивлением:

— Ты что, совсем потеряла рассудок? Мы не виделись почти десять лет, и ты позволяешь себе являться вот так запросто, без приглашения. К тому же тебе должно быть известно, что я женат.

Она умоляюще стиснула похудевшие руки:

— Я не собираюсь нарушать твой семейный покой, я только прошу о помощи. Гвидо… — Она не могла говорить больше и разрыдалась.

— А что тебе до Гвидо? — изумился Алигьери. — Или он оставил своих молодых многообещающих поэтов и на склоне лет неожиданно воспылал к тебе страстью?

— Какие еще поэты! — всхлипнула Джованна. — Эти слухи распускают завистники! Он любил меня еще до моего замужества. И я его тоже. Просто он стыдился моей глупости и держал нашу любовь в тайне.

Данте изо всех сил сжал виски руками и сидел так некоторое время. Потом тяжело вздохнул:

— Я не смогу отменить свою подпись. Но для него есть надежда