— Хватит, мама, — всхлипнула Нэн и потянула ее за руку, — не видишь: леди стало худо.

— Нет, нет… ничего подобного… просто… просто я поражена, — чуть слышно произнесла бедная Лилиас, белая как мрамор, — но не могу сказать, что капитан Деврё вел со мной такие разговоры, как вы полагаете; и это все. Больше мне нечего добавить.

Нэн Глинн, продолжая всхлипывать и прижимать к глазам передник, скользнула к дверям, но ее мать, в глазах которой читалось примитивное коварство, продолжала вглядываться в юную даму (можно назвать ее жертвой) и заговорила уже строже:

— Ну что ж, миледи, рада это слышать; но, как бы то ни было, правду знать не повредит и предупреждение мое не лишнее; а вот, мэм, бумага от адвоката, — извольте прочесть — мистера Багшота с Томас-стрит; там говорится — не откажите взглянуть, — что брак настоящий; а если он женится на какой-нибудь другой женщине — знатной или простого сословия, — то адвокат вступится за мою дочь через суд, а бесстыдный изменник, с клеймом на руке, пойдет на каторгу за двоеженство; и я не зря сюда явилась, миледи, потому как в городе судачили, будто бы он, мисс, вроде бы задумал против вас худое, а он, изменник, если захочет, то и птицу с дерева сманит, а завтра утром я пойду к его преподобию и все ему скажу, потому что надо и ему знать. Пожелай леди спокойной ночи, Нэн, дряннушка, — и я вам того же желаю, мэм.

В который раз присев, миссис и мисс Глинн из Палмерзтауна удалились.

Приблизительно в то же время Мервин поднимался по крутой Баллифермотской дороге. Дорога эта была тогда пустынна и густо затенена большими кустами и живой изгородью, и, когда прочие чувства отступили, к Мервину подкралась легкая жуть и возбуждение, навеянные одиночеством. Через пятнистые скопления облаков пробиралась луна. Дуновения ночи отзывались в кустах едва слышным шорохом; эти странные звуки, похожие на вздохи и хихиканье, следовали по ее стопам. Мервин остановился и обернулся. Сзади, под навесом старого колючего куста, виднелся горизонт, где на фоне темного неба выделялись еще более темные очертания заросшей плющом церковной башни; Мервин подумал о лежавшем там мертвеце и о том, что могли бы поведать эти запечатанные уста, и в его памяти замелькали старинные поверья о таинственных встречах с духами умерших — на вересковых пустошах или в других уединенных местах. Ощутив печальное дыхание ночного воздуха, он повернулся и уже быстрее двинулся вперед, к своему унылому жилью, мимо баллифермотского кладбища, которое тянулось по правую руку. В зарослях щавеля и крапивы торчало множество надгробий: высоких и низких, прямых, покосившихся, покореженных; в глубине, меж недвижных теней, холодно поблескивал каплями росы старый одинокий ясень; наконец показались густые скопления старых вязов и бледный фасад Дома с Черепичной Крышей, который местами проглядывал за ними; в нижних окнах не было света; темный маленький двор не оживлял даже неслышный промельк летучей мыши. Мервин сам открыл ключом дверь. Он знал, что слуги уже спят. В его независимости чудилось что-то аморальное. Он не привык к такой воле, это выходило за чинные рамки обыденного и пребывало в ладу с горьким и нелюдимым настроением, владевшим Мервином в последнее время.

Шаги его гулко звучали в холле; ему было известно, какие рассказы ходят об этом месте. Однако Мервин не собирался поддаваться дурацким страхам; зная, что в его спальне горит свеча, он все же у подножия парадной лестницы свернул в сторону и неуверенно, ощупью добрался до задней комнаты со старой отделкой из деревянных панелей; ее большое окно-фонарь выходило в сад, где видели призраков; здесь он, в мрачном одиночестве, и уселся.

Мервин раздумывал о своей тяжкой судьбе, о низости рода человеческого; он не сомневался в том, что семья его претерпела в прошлом жгучие обиды от своей неумолимой преследовательницы — фортуны, ныне же между ним самим и той, которую он любил, разверзлась адская бездна; душой его овладевало отчаяние и неопределенные, но злые, неправедные мысли.

Темнота и воспоминания о связанных с этим местом историях действовали угнетающе; Мервин готовился уже удалиться в общество своей свечи, но внезапно уловил какой-то звук — не в саду, где гулял ветерок, а ближе.

В комнате раздавалось чье-то размеренное дыхание. Напряженно прислушиваясь, Мервин сам старался не дышать. «Это собака», — подумал он и стал негромко звать, но собака не появилась. «Значит, ветер в камине», — и Мервин решительно встал, намереваясь распахнуть полуприкрытые ставни. Ему показалось, что дыхание приблизилось, что по пути к окну он миновал в темноте какое-то живое существо.

Не ожидая ничего хорошего, он откинул ставни и увидел — в этом он нисколько не усомнился — темную фигуру, сидящую на стуле; можно было констатировать лишь одно: что это человек. Несколько секунд Мервин стоял, придерживая открытый ставень, и созерцал неизвестного с самым что ни на есть неподдельным страхом — подобного он раньше не испытывал. Бледная Геката{111}, словно бы намеренно, внезапно откинула с лица завесу и залила загадочную фигуру своими лучами. Незнакомец был худ, высок, одет в темное; лица его Мервин не припоминал; волосы черные, кожа бледная, губы, легко складывающиеся в зловещую усмешку, густо-синий подбородок, прикрытые глаза.

Оцепеневший от странного ужаса, Мервин стоял, не сводя глаз с мертвенно-бледного лица незваного гостя, и не удивился бы, если б с этим лицом случилась какая-нибудь жуткая метаморфоза.

— Эй! Кто это? — вопросил Мервин громко и сурово.

Незнакомец поднял веки с изумленным видом, словно не открывал глаз уже лет сто; он неуверенно привстал, воззрился на Мервина и, кажется, не понимал, где находится.

— Кто вы? — повторил Мервин.

Призрак медленно приходил в себя; вместо ответа он спросил только:

— Мистер Мервин?

— Кто вы, сэр? — снова выкрикнул Мервин.

— Зикиел Айронз, — ответил гость.

— Айронз? Кто вы такой и зачем явились сюда, сэр?

— Чейплизодский клерк. — Голос гостя звучал спокойно и очень строго, но слегка хрипловато, как у человека выпившего.

Мервин начал сердиться:

— Чейплизодский клерк… здесь… спит в моем доме? Какого дьявола вам здесь нужно, сэр?

— Вы о сне, сэр… о сне! Есть и такие, кто спит с открытыми глазами. Вы… вы знаете, кто они, сэр; кто-то спит обыкновенно — вроде нас с вами, а кто-то ходит во сне, — загадочно отозвался Айронз.

Мервин от этого почему-то смягчился и спросил спокойнее:

— Хорошо, любезный, но к чему вы ведете?

— К посланию. — Айронз говорил тихо и ровно, однако за этим чувствовалось упорство, даже неистовство.

— Раз так, дайте его мне, — потребовал Мервин и протянул руку, ожидая записки.

— Взять его нельзя, сэр; можно только услышать.