– Так больше не может продолжаться. Я превысила свой счет в банке. Если мы хотим, чтобы школа продолжала свое существование, нам нужно найти миллионера.

С тех пор как я произнесла вслух свое пожелание, оно завладело мной.

– Я должна найти миллионера! – повторяла я по сто раз в день сначала в шутку, а затем, согласно системе Ку, всерьез.

Однажды утром после особенно успешного выступления в «Гэте-Лирик» я сидела в своей уборной перед зеркалом. Помню, что волосы у меня были накручены на папильотки для дневного спектакля и прикрыты маленьким кружевным чепчиком. Вошла моя горничная с визитной карточкой, на которой я прочла известное имя, и внезапно в моем мозгу что-то пропело: «Вот он, мой миллионер!»

– Пусть войдет!

Вошел высокий блондин с вьющимися волосами и бородой. Моей первой мыслью было: Лоэнгрин[109]. Wer will mein Ritter sein?[110] Он обладал чарующим голосом, но сам казался застенчивым. Мне подумалось: «Он похож на большого мальчика, привязавшего себе бороду».

– Вы не знаете меня, но я часто аплодировал вашему изумительному искусству, – сказал он.

Тогда какое-то странное чувство овладело мной – я встречала прежде этого человека. Но где? Как во сне я припомнила похороны князя Полиньяка: себя, молоденькую девушку, не привыкшую к французским похоронам и горько плачущую; длинный ряд родственников в боковом приделе церкви. Кто-то подтолкнул меня вперед. Зашептали: «Il faut serrer la main!»[111] И я, охваченная искренним горем по моему дорогому умершему другу, принялась пожимать руки всем родственникам, одному за другим. Я внезапно вспомнила, как посмотрела в глаза одному из них. Это был высокий человек, стоявший сейчас передо мной.

Впервые мы встретились в церкви перед гробом, что не предвещало счастья. Тем не менее с этого мгновения я поняла, что это и есть мой миллионер, которого я искала, посылая ему волны из своего мозга; это была судьба.

– Я восхищаюсь вашим искусством, вашим мужеством в борьбе за осуществление идеалов вашей школы. Я пришел, чтобы помочь вам. Что я могу для вас сделать? Не хотели бы вы, например, поехать со всеми вашими танцующими детьми на Ривьеру, поселиться в небольшой вилле у моря и создавать там новые танцы? О расходах не беспокойтесь, я беру их все на себя. Вы проделали огромную работу и, должно быть, устали. А теперь возложите все на мои плечи.

Через неделю вся моя маленькая труппа сидела в вагоне первого класса, уносясь навстречу морю и солнечному свету. Лоэнгрин встретил нас на станции, одетый во все белое, он так и сиял. Он отвез нас на прелестную виллу у моря, с террасы которой показал нам свою белокрылую яхту.

– Она называется «Леди Алисия», – сказал он. – Но возможно, теперь мы переименуем ее в «Айрис».

Дети танцевали под апельсиновыми деревьями в своих легких голубых туниках, в руках они держали цветы и фрукты. Лоэнгрин был чрезвычайно добр и очарователен с детьми и заботился об удобствах каждого из них. Благодаря его преданности детям к чувству признательности, которое я уже испытывала к нему, добавилось и доверие. В ходе ежедневного общения с этим очаровательным человеком мое чувство вскоре углубилось, превратившись в нечто более сильное. Однако тогда я относилась к нему как к рыцарю, которому следовало поклоняться на расстоянии с почти религиозным благоговением.

Мы с детьми жили на вилле в Болье, а Лоэнгрин – в фешенебельном отеле в Ницце. Время от времени он приглашал меня пообедать с ним. Помню, как я вошла в своей скромной греческой тунике и смутилась, встретив там женщину в изумительном ярком платье, всю в бриллиантах и жемчугах. Я тотчас же почувствовала, что это мой враг. Она вселила в меня страх, как впоследствии оказалось, не без оснований.

Однажды вечером с присущей ему щедростью Лоэнгрин пригласил большую компанию на бал-карнавал в казино. Он предоставил каждому костюм Пьеро из свободно ниспадающего атласа. Впервые в жизни я надела костюм Пьеро и впервые посетила публичный костюмированный бал. Праздник оказался веселым. Для меня его омрачило только одно – на бал пришла и дама в бриллиантах, тоже в костюме Пьеро. Глядя на нее, я испытывала муки. Но потом, помню, пустилась с ней в неистовый танец – любовь сродни ненависти – и танцевали до тех пор, пока управляющий не тронул нас за плечи и не сказал, что такое поведение непозволительно.

В разгар всех этих дурачеств меня внезапно позвали к телефону. Кто-то с виллы в Болье сообщил мне, что одна из воспитанниц школы, Эрика, внезапно заболела крупом. Положение чрезвычайно серьезное, возможно, она умирает. Я бросилась от телефона к столу, где Лоэнгрин развлекал своих гостей. Я попросила его поскорее подойти к телефону, мы должны были позвонить врачу. И именно здесь, вблизи телефонной будки, когда мы испытывали страх за дорогое нам обоим существо, преграда, разделявшая нас, рухнула, и наши губы впервые встретились. Но мы не потеряли ни единой секунды. Автомобиль Лоэнгрина стоял у дверей. Не снимая костюмов Пьеро, мы заехали за доктором и помчались в Болье. Мы застали маленькую Эрику задыхающейся, с почерневшим лицом. Врач приступил к работе. Мы, двое перепуганных Пьеро, ждали у постели приговора. Два часа спустя, когда за окном чуть забрезжил рассвет, врач объявил, что ребенок спасен. Слезы заструились по нашим щекам, размазывая грим, но Лоэнгрин заключил меня в объятия.

– Мужайся, дорогая! Давай вернемся к нашим гостям.

И всю обратную дорогу, крепко прижимая меня к себе, он шептал:

– Дорогая, если нам суждена только эта ночь, только это воспоминание, я буду любить тебя всегда.

В казино время летело так быстро, что большинство гостей едва ли заметило наше отсутствие.

Однако одна гостья считала каждую его минуту. Маленькая дама с бриллиантами ревнивым взором наблюдала за нашим отъездом, а когда мы вернулись, схватила нож со стола и бросилась на Лоэнгрина. К счастью, он вовремя