разгадал ее намерение и, схватив за запястье, мгновенно поднял высоко над головой. Удерживая таким образом, он отнес ее в комнату для дам, словно весь этот инцидент был всего лишь шуткой, заранее подготовленной частью карнавала. Там он передал ее на попечение служителей, просто заметив, что с ней случилась небольшая истерика и ей необходимо выпить воды. Затем он вернулся в зал как ни в чем не бывало, в беспечном, хорошем настроении. Веселье гостей все усиливалось и достигло кульминации в пять часов утра, когда я станцевала с Максом Дирли танго апашей, вложив в свой танец все бурные и противоречивые волнения вечера.

Когда с восходом солнца вечер закончился, дама с бриллиантами вернулась в свой отель в одиночестве, а Лоэнгрин остался со мной. Его щедрость по отношению к детям, его беспокойство и искренняя тревога по поводу болезни маленькой Эрики – все это завоевало мою любовь.

На следующее утро он предложил мне совершить побег на его яхте, уже получившей новое имя. Мы взяли с собой мою маленькую девочку и, оставив школу на попечение воспитательниц, отправились к берегам Италии.

Деньги несут на себе проклятие, и люди, обладающие ими, не могут быть счастливы двадцать четыре часа.

Если бы я только знала, что человек, с которым я жила, обладал психологией испорченного ребенка и мне следовало тщательно обдумывать каждое свое слово и каждый поступок, чтобы угодить ему, тогда все, возможно, сложилось бы хорошо. Но я была тогда слишком молода и наивна, чтобы понять это, и болтала, объясняя ему свои мысли о жизни, о «Республике» Платона, о Карле Марксе, о всеобщем переустройстве мира, не ведая о разрушительном действии своих слов. Этот человек, заявлявший, что любит меня за мою храбрость и великодушие, испытывал все большую тревогу, когда понял, какую пламенную революционерку принял на свою яхту. Он постепенно стал осознавать, что ему не удастся примирить мои идеалы со спокойствием своей души. Но кульминации наши противоречия достигли в тот вечер, когда он спросил у меня, кто мой любимый поэт. Обрадованная, я принесла ему мою livre de chevet[112] и прочла «Песню открытой дороги» Уолта Уитмена. Охваченная восторгом, я не замечала, какое впечатление производит на него мое чтение, и, когда подняла глаза, поразилась при виде искаженного яростью его красивого лица.

– Какой вздор! – воскликнул он. – Этот человек никогда не мог заработать себе на жизнь!

– Неужели ты не видишь? – воскликнула я. – Этим человеком владели мечты о свободной Америке!

– Да будут прокляты мечты!

Внезапно я поняла, что его мечты об Америке ограничивались десятками фабрик, работавших на него, создавая для него богатство. Но такова извращенность женщин, что после этой и подобных ссор я бросалась в его объятия, забывая обо всем под воздействием его грубых ласк. К тому же я утешала себя мыслью, что он скоро прозреет и поможет мне создать великую школу для детей из народа.

А тем временем великолепная яхта скользила все дальше по голубому Средиземному морю.

Я вижу все, словно это было вчера: широкая палуба яхты; накрытый для ленча стол, сервированный хрусталем и серебром, и Дейрдре, танцующая вокруг в своей белой тунике. Конечно, я была влюблена и счастлива, и все же я все время с неприятным чувством помнила о кочегарах, поддерживающих огонь в машинном отделении; о пятидесяти матросах; о капитане и его помощнике – обо всех этих огромных расходах ради удовольствия двоих людей. Подсознательно я ощущала какое-то беспокойство оттого, что дни проходили впустую, не приближая меня к цели. Порой я противопоставляла довольство этой жизни в роскоши, в постоянных праздниках, эту беспечную погруженность в наслаждения жестокой борьбе моей ранней юности, и сравнение оказывалось не в пользу праздной жизни. Но я не могла не поддаться обаянию великолепия зари, постепенно растворявшейся в знойном, ослепительном полудне. Мой Лоэнгрин, мой рыцарь Грааля разделит мою великую идею!

Мы провели день в Помпеях, и Лоэнгрину пришла в голову романтическая идея посмотреть, как я буду танцевать в храме Пестума при лунном свете. Он тотчас же нанял маленький неаполитанский оркестр и договорился, что они придут к храму и будут ждать нашего прибытия. Но как раз в этот день разразилась летняя буря и ливень. Весь этот и следующий день яхта не могла выйти из гавани. Когда мы, наконец, прибыли в Пестум, то нашли несчастных, промокших насквозь оркестрантов сидящими на ступенях храма, где они прождали нас в течение суток.

Лоэнгрин заказал десятки бутылок вина и ягненка la Pelicaire, которого мы ели на арабский манер пальцами. Голодные оркестранты, наевшись и напившись до отвала, к тому же устав от ожидания в храме, совершенно не могли играть. Поскольку снова принялся моросить дождь, все мы сели на яхту и направились в Неаполь. Оркестр предпринял мужественную попытку играть для нас на палубе, но началась качка, и оркестранты, позеленев, один за другим удалились в каюты…

Таков был конец романтической идее танцевать при лунном свете в храме Пестума!

Лоэнгрин хотел продолжить плавание по Средиземному морю, но я вспомнила о контракте с импресарио в России и, глухая к его мольбам, решила выполнить этот контракт, хотя это и было трудно для меня. Лоэнгрин привез меня обратно в Париж. Он поехал бы со мной в Россию, но побоялся трудностей с оформлением паспорта. Он заполнил мое купе цветами, и мы нежно попрощались.

Удивительно, что когда расстаешься с любимым человеком, хотя сердце и разрывается от горя, но в то же время испытываешь странное чувство освобождения.

Это турне по России было столь же успешным, как и все прочие, но оно было отмечено событием, которое могло бы стать трагическим, если бы не обернулось комедией. Однажды днем меня навестил Крэг, и на какое-то мгновение я была на грани того, чтобы поверить, что ничто не имеет значения – ни школа, ни Лоэнгрин, ни что-либо иное, – только радость от встречи с ним. В конце концов, верность – основная черта моего характера.