отлитой и увековеченной его гением? Каждой частицей своего существа я стремилась стать мягкой глиной в руках скульптора.

Ах, Джордж Грей Барнард, мы состаримся, мы умрем, но только не эти волшебные минуты, которые мы провели вместе. Я танцовщица, ты волшебник, который мог поймать танец в его текучем отражении, ты обладал силой, способной запечатлеть мгновенный удар молнии в вечности. Но где же мой шедевр «Америка танцует»? Я поднимаю глаза и встречаю взгляд Человеческой Жалости, колоссальной статуи Авраама Линкольна, посвященной Америке, – высокий лоб, изрезанные глубокими складками щеки; они прорезаны складками из-за пролитых слез Человеческой Жалости и Великого Мученичества, а я всего лишь тонкая, незначительная фигурка, танцующая перед этим идеалом сверхчеловеческой веры и добродетели.

Но по крайней мере, я не была Саломеей и не желала ничьей головы, я никогда не была вампиром, но всегда Вдохновительницей. Если ты откажешь мне дать «твои губы, Иоанн» и твою любовь, я с разумным милосердием «молодой Америки» пожелаю тебе «счастливого пути» в твоем путешествии навстречу добродетели. «Счастливого пути», но не «прощай», потому что твоя дружба стала одним из самых прекрасных и священных событий в моей жизни. Так что уроженец Запада, возможно, мудрее своей Восточной сестры. «Я хочу твой рот, Иоанн, твой рот», а не твою голову на блюде, иначе я была бы вампиром, а не Вдохновительницей. «Возьми меня! Ах, не хочешь? Тогда прощай и думай обо мне, а из этих мыслей обо мне в будущем великие работы могут родиться».

Работа над статуей «Америка танцует» началась великолепно, но, увы, не имела продолжения. Из-за внезапной болезни жены Барнарда сеансы позирования вскоре пришлось прекратить. Я надеялась стать его шедевром, но в итоге не я вдохновила шедевр Барнарда для Америки, а Авраам Линкольн, статуя которого сейчас стоит в мрачном саду перед Вестминстерским аббатством.

Чарльз Фроман, сочтя дальнейшее пребывание на Бродвее гибельным, предпринял попытку совершить турне по маленьким городкам, но оно было также плохо организовано и обернулось еще большей неудачей, чем выступления в Нью-Йорке. Наконец я потеряла терпение и отправилась поговорить с Чарльзом Фроманом. Я нашла его очень расстроенным из-за тех денег, которые он потерял. «Америка не понимает вашего искусства, – сказал он. – Оно значительно выше понимания американцев, и они никогда не поймут его. Вам было бы лучше вернуться в Европу».

У меня был контракт с Фроманом на шестимесячное турне с гарантией вне зависимости от успеха. Тем не менее, движимая чувством уязвленной гордости, а также испытывая презрение к отсутствию у него прямоты, я взяла этот контракт и разорвала у него на глазах, бросив: «Во всяком случае, это освобождает вас от каких бы то ни было обязательств».

Следуя советам Джорджа Барнарда, неоднократно твердившего мне, что он гордится мной как детищем американской земли и что он будет очень огорчен, если Америка не оценит моего искусства, я решила остаться в Нью-Йорке. Итак, я сняла студию в Beaux Arts Building[105] и, убрав ее своими голубыми занавесами и ковром, приступила к созданию новых произведений, танцуя каждый вечер для поэтов и художников.

В воскресном «Сан» от 15 ноября 1908 года появилось такое описание этих вечеров:

«Она [Айседора Дункан] окутана ниже талии замечательным отрезом с китайской вышивкой. Ее короткие темные волосы закатаны и уложены небрежным узлом, спускающимся на шею, и разделены на прямой пробор, как у Мадонны… немного вздернутый нос и серо-голубые глаза. Во многих заметках она описывается как высокая и величавая – и это триумф ее искусства, так как в действительности ее рост пять футов шесть дюймов, а вес сто двадцать пять фунтов.

Включаются янтарные боковые огни, желтый круг в середине потолка мягко светит, довершая световой эффект. Мисс Дункан извиняется за несоответствие фортепьянной музыки.

«Для подобного танца вообще не нужна музыка, – говорит она, – разве что такая музыка, которую играет Пан на свирели, вырезанной из тростника, росшего на берегу реки, возможно, на флейте или на свирели – вот и все. Другие искусства – живопись, скульптура, музыка, поэзия – оставили танец далеко позади. Практически он принадлежит к числу потерянных искусств, и пытаться привести его в гармонию с так далеко ушедшим вперед искусством, как музыка, трудно и бессмысленно. Именно возрождению утраченного искусства танца я и решила посвятить свою жизнь».

Начиная говорить, она стояла рядом с теми рядами партера, где сидели поэты, а когда закончила, оказалась на другом конце комнаты. Вы не знаете, как она добралась туда, но вы думаете о ее друге Эллен Терри, о том, как делала это она, и о том, как небрежно последняя умела игнорировать пространство.

Она уже больше не усталая хозяйка с печальным лицом, но языческий дух, с легкостью вышедший из куска разбитого мрамора, словно это самый естественный в мире поступок. Наверное, как Галатея, ибо Галатея, безусловно, танцевала в первые моменты своего освобождения. Она Дафна с распущенными волосами, спасающаяся от объятий Аполлона в той Дельфийской роще. Ее собственные волосы рассыпаются, когда это сравнение приходит вам в голову.

Неудивительно, что она устала стоять на этом обломке элгинского мрамора все эти годы, доставляя удовольствие британским лорнетам и недоброжелательным глазам за ними. Длинные ряды танагрских статуэток, процессии с фриза Парфенона, украшенные гирляндами урны и дощечки, непринужденность вакханок проходят перед вашими глазами, которые, казалось бы, смотрят на нее, но в действительности видят панораму человеческой природы в целом до того, как вмешалась выдумка.

Мисс Дункан отмечает, что вся ее жизнь была попыткой вернуться назад и обрести ту простоту, которая была утрачена в лабиринте многих поколений.

«В те далекие дни, которые нам нравится называть языческими, каждому чувству соответствовало определенное движение, – утверждает она. – Душа, тело, разум действовали вместе в совершенной гармонии. Посмотрите на этих эллинских мужчин и девушек, скорее схваченных и заточенных по воле скульптора, чем высеченных и изваянных из оказывающего сопротивление мрамора – вы вполне можете догадаться, что они скажут вам, если приоткроют губы, а если и не откроют, какая разница, вы все равно знаете».

Затем