Рассказ то и дело перемежается показом старых пожелтевших фотографий и кадров хроники начала ХХ-го века: группа врачей; девочка, потом юная девушка; дама, молодая семейная пара из какого-нибудь «семейного альбома» наших бабушек… вот лицо актрисы немого кино…

Все это сопровождается итальянским пением (как тут не вспомнить михалковского «Обломова»; закрепившего ассоциацию: 19 век — итальянское пение); а также русскими маршамщ соответствующей эпохи.

Композиция рассказа перестроена. Его главное; на мой взгляд; место — прощание с Катей («Прощай; мое сокровище»); — оказалось в середине; кончается же телефильм смертью Николая Степановича.

Последние кадры телефильма — город; с его церквами и конками — старая Москва; — погружается в воду; затопляется. Метафорически его «поглотили волны времен».

Испытали ли мы жалость к старому профессору; членам его семьи или той же Кате?

Сказать по правде; нет, трагедия смазана. На первое место поставлен мотив ушедшего от нас времени; красивого; такого непохожего на наше; вызывающего ностальгию.

А профессор? Ему в сущности поделом. Вот он по-стариковски занудно бурчит; что ему не нравится в учениках; что они курят и пьют; поздно женятся, не читают серьезного — Шекспира, Марка Аврелия и Паскаля… У Чехова — специально смотрела — сам же профессор говорит после этой тирады, что все эти недостатки имеют «случайный, приходящий характер и зависят от жизненных условий». А тут… просто смех вызывают эти всегдашние претензии ретроградов, Паскаля-де не читают да еще женятся поздно… Вот в ответ на вопрос о том, что последует за жизнью, «что дальше»? Он отвечает: «совершенно ничего».

Стало быть, в Бога не верует, агностик, верующий исключительно в свою науку… Стоит ли такому сочувствовать?

Юлия Хлынина — Катя

Борис Плотников роль свою ведет великолепно, прекрасно место, где профессор вдохновенно рассказывает, как возникает лекция, где он сравнивает себя с дирижером, который должен подчинить себе махину аудитории (полтораста студентов-медиков). Но против режиссера не пойдешь. Трагическая в сущности роль решена в ином ключе, с использованием иных, более приглушенных красок, погружена в сфумато.

Иначе у Бориса Бабочкина. Его профессор по-настоящему трагичен. Не потому ли режиссеру понадобились не итальянские мелодии, а музыка Шостаковича? Рассказ в телеспектакле 1968 года идет по своему обычному руслу. Акцент делается на трагических местах.

И в самом деле: профессор одинок в семье, нужен ей только как источник денег. Он обречен и чувствует, что проживет недолго, нервы его истончены настолько, что вечерами он плачет, а утешение может найти только в обществе Кати, в сущности такой же одинокой, как и он.

Молодая девушка, у которой позади увлечение театром, игра на театральных подмостках в провинции, любовь, смерть ребенка (как тут не вспомнить про Лику Мизинову, чей образ бесспорно витал над автором в пору создания рассказа), а затем бесцельное лежание на диване в состоянии, определяемом современной психологией, как «депрессивное»), специально едет за профессором, единственным своим другом, в Харьков, чтобы спросить его: «Что мне делать? Я не могу дольше так жить».

Не читавшие рассказ, спросите себя, что бы вы ответили хлебнувшей горя душе, принадлежащей молодой, здоровой, обеспеченной женщине?

Профессор — здесь он честен, как перед Богом, — отвечает: «По совести, Катя, не знаю».

Катя уходит, говоря, что сегодня же уедет в Крым… или на Кавказ. А профессор думает, что ее не будет у него на похоронах… И вот оно, самое щемящее место, — мысленно произнесенное вслед Кате: «Прощай, мое сокровище!» Этот конец хватает за душу и запоминается, как «Мисюсь, где ты?» из «Дома с мезонином».

Почему ни в одной из двух телеработ нет даже намека на любовь между этими двумя? И не есть ли это истинная любовь? Такая удивительная нежность между ними, такое понимание, такое сострадание друг другу. В тяжелый момент к кому бежит профессор? — к Кате. А Катя в жуткую «воробьиную ночь», к кому прибегает под окна перед рассветом? К профессору. К нему же она приезжает за советом в харьковскую гостиницу в решительный момент своей жизни. И вот бы тут ему и сказать: «Катя, уедем вместе. Я тоже больше не могу».

Не буду приводить примеры таких удивительных пар, когда он годится ей в отцы, а то и в деды, — и оба счастливы. Правильно, профессор болен. Но и это порой не останавливает союза.

И все же, почему рассказ так неизбывно трагичен? Есть ли разгадка в самом тексте?

Читаю — в энный раз — рассказ и вижу, что к концу жизни профессор лучше стал видеть «зло жизни»: «Прежде я презирал только деньги, теперь же питаю злое чувство к богачам… теперь ненавижу людей, употреблюяющих насилие…». В рассказе есть социальная тема, как-то испарившаяся из экранизаций.

Профессор умирает, не оставив после себя смены: «У меня нет помощников и наследников».

И еще одно, пожалуй, основное. Профессор констатирует: «В моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного… нет чего-то общего, что связывало все это в одно целое. Нет общей идеи, Бога живого человека. А если этого нет, то и ничего нет. Я побежден».

Прочла — и обожгла мысль: Чехов здесь высказал главное о себе и своем поколении.

Людмила Щербинина — Катя

Время обрывалось, кончалось, требовало перемен. Не умри Антон Павлович в 44 года в самом начале ХХ-го века, — и стал бы свидетелем «Великой Октябрьской». Но в сущности он ее предвидел и предсказывал. Во многих его рассказах и пьесах ощущается «конец времен», желание и назревание перемен. Нет, не мог старый профессор — как революционный студент Петя Трофимов из «Вишневого сада» юной Ане — обещать Кате привести ее в новый мир, посадить «новый сад». Наверное, как и Чехов, он побаивался этого «нового» (и не зря!), хотя и видел неизбежность его прихода.

А я думаю в связи с этим о сегодняшней России. Не похожую ли ситуацию она переживает? Не стоит ли и она перед крушением? перед возможными переменами?

Закрываю книгу. Что ж, телефильм Юрия Еремина пробудил мою мысль, дал толчок к размышлениям о прошлом и будущем. И не в этом ли одна из задач искусства?

Юрий Трифонов. Отсвет личной драмы

13.09.15

Написала в заглавии слово «драма», а подумала — «трагедия». 28 августа исполнилось 90 лет со дня рождения замечательного, но сегодня полузабытого писателя, — Юрия Трифонова (1925–1981).

Юрий Трифонов

Как написать о нем? Как рассказать? Показалось, что сделать это мне поможет