«Но в том еще беда, и видно, неспроста,

Что не годятся мне другие поезда.

Мне нужен только тот, что мною был обжит.

Там мой настольный свет от скорости дрожит.

Там любят лечь – так лечь, а рубят – так сплеча.

Там речь гудит, как печь, красна и горяча.

Мне нужен только он, азарт его и пыл.

Я знаю тот вагон. Я номер не забыл».

Ю. Левитанский. «Сон об уходящем поезде».

Конечно, она его не узнала, столько лет прошло!..

А сколько лет прошло?

Два года, что ли?.. Или уже больше? Нет, конечно, больше,больше, три с лишним! Расставались в апреле, а нынче уже ноябрь, значит,выходит три с половиной!

...И когда они пролетели, эти три с половиной года?! Какуспели?

Конечно, она его узнала.

Если бы прошло триста лет – ну, даже с половиной, – она бывсе равно его узнала.

Нет ничего глупее вопросов, чем те, которые люди задают другдругу триста лет спустя.

– Ой, я тебя и не узнала! Ты как?

– Нормально, а ты как?

– И я нормально.

– А зачем ты к нам?..

– По делам. А ты все здесь?..

– А где же мне еще быть?..

– Да мало ли где...

– Нет, я здесь. Меня повысили, так что...

Про повышение было сказано не без умысла.

Умысел пропал втуне. Он не обратил внимания. Он никогда необращал внимания на такие вещи.

Она с головой нырнула в сумку – за пропуском. А на самомделе, чтобы не таращиться на него во все глаза.

Он придержал перед ней дверь – чтобы она не стукнулась в неелбом. А на самом деле, чтобы не рассматривать ее так уж откровенно!..

В вестибюле стало еще хуже, чем на тротуаре.

Во-первых, потому что голоса разносились по всему огромномуи тихому помещению, отдавались от мраморной плитки. Во-вторых, здесь никого небыло, кроме охранников за конторкой и нескольких опоздавших, маявшихся возлестеклянной коробки скоростного лифта.

Лёка вынырнула из сумки. Пропуск зажат в руке, и видрастерянный.

Он вдруг рассердился из-за этого ее растерянного вида. Вконце концов, столько лет прошло!.. И ничего же не происходит. Он не собираетсянемедленно тащить ее... в «свою пещеру», и вообще никуда тащить ее несобирается!

Он рассердился и немедленно сказал глупость:

– Ну, пока! До свидания.

Она кивнула, он повернулся, и вдвоем они двинули к лифтам –«путь наверх» здесь был только один, общий для всех.

В полном молчании, плечом к плечу, они подошли к раздвижнымдверям и стали.

– Здрассти, Елена Сергеевна.

– Добрый день, Слава.

– Можно я к вам зайду после совещания? У меня вопрос.

– Да, конечно.

Слава стрельнул глазами в ее спутника, будто оценил, сделалстранный жест, нечто среднее между кивком и поклоном, и отвернулся.

Хорошо, что половина сотрудников новенькие, подумала Лёка.Никто ничего помнить не может.

Хотя и помнить-то нечего!..

– Здравствуйте, Елена Сергеевна! – у нее за плечом негромкосказал тот, перед которым ей было так неловко, и она с изумлением обернулась ипосмотрела.

– Мы же здоровались!

– Да мы уж и прощались.

Да. Это точно. Они уже попрощались.

Столько лет прошло, она даже не узнала его там, на улице!Впрочем, она сразу его узнала.

Лифты пришли, как водится, все одновременно, и в просторномхромированном пространстве, увеличенном зеркалами и полировкой, она и он,конечно же, оказались вдвоем.

– Тебе какой?

– Шестой.

Он нажал две кнопки. Она не стала смотреть, какая вторая.

– Как ты живешь, Лёка?

Она улыбнулась храброй независимой улыбкой.

– Я хорошо. А ты как живешь, Платон?..

Его звали Платон Легран, надо же такому быть!..

Была какая-то невразумительная история про петербургскогодедушку-ресторатора, а может, и не дедушку вовсе, а прадедушку илипрапрадедушку, оставившего в наследство такую фамилию. Платон никогда подробноне рассказывал, а то, что рассказывал, Лёка слушала вполуха, из вежливости.

Слишком много в последнее время развелось потомковдедушек-рестораторов, дедушек-великих-князей, бабушек-балерин Мариинскоготеатра, тетушек-фрейлин и дядюшек-камергеров.

Все вранье!..

Камергеры, князья и балерины – которых не успели расстрелять– отбыли в Париж, а остальные сгнили на каторге и «вольных поселениях».

Потомок ресторатора посмотрел на нее, усмехнулся загадочно ипожал плечами – видимо, таким образом отвечал на ее вопрос о том, как он живет.

Лифт тренькнул, кабина дрогнула и остановилась.

Вот и поговорили.

– Ну... пока. Да?

– Кофе пить со мной не пойдешь?

Лёка засмеялась.

Если бы прошло триста лет – ну, даже с половиной, – она всеравно узнала бы его по этому вопросу. Ни такта, ни деликатности, ни понимания,ничего!

– Не пойду, – сказала она и опять засмеялась, – а тебе что,делать нечего, среди бела дня кофе распивать с... – она поискала слово, несразу сообразив, как себя поименовать.

С бывшей любовницей? Со старой знакомой? С давней подругой?

– С тобой, – подсказал Платон Легран. Двери лифта бесшумнозакрылись, и кабина опять поехала, – я среди бела дня хочу распивать кофе стобой. А что тут такого?

– Ничего, – проскрежетала Лёка. Он увез ее на другой этаж!..– Нет, Платон, у меня дел полно, я и так опоздала!..

Лифт остановился.

– Ну, – спросил ее спутник весело, – теперь на первыйдвинем?

Лёка посмотрела на него почти с ненавистью.

Господи, она и забыла, какой он... противный. Самоуверенный,упрямый, привычно слушающий – и слышащий! – только себя.

– Точно не пойдешь?