Но потом, однажды ночью, когда я занимаюсь французским, пытаясь придумать, как описать Пьера, который всегда теряется, и как пройти к булочной, я вдруг краем глаза замечаю слабое свечение. Задержав дыхание, я выглядываю в окно, и с каждой уходящей секундой слабый проблеск надежды все тает. «Давай, давай», — думаю я, вызывая к жизни этот огонек. Мое лицо всего в нескольких дюймах от стекла, когда он снова вспыхивает. Я спрыгиваю со стула так быстро, что запутываюсь в собственных ногах, ударившись коленками о подлокотники. В последнее время я часто ошибаюсь в расчете времени, которое требуется, чтобы добраться от пункта А до пункта Б. Однако сейчас мне все равно. Я с грохотом скатываюсь вниз по лестнице, не заботясь о том, кого я разбудила. Ночной воздух прохладный и свежий; уже наступила настоящая осень. Расшвыривая ногами листья, я несусь через лужайку и ныряю через дыру в изгороди, ожидая увидеть Джеймса, сидящего на крыльце. Но крыльцо пусто. Я в замешательстве иду к фасаду и заглядываю в окно, но обнаруживаю только ту же самую приводящую меня в ярость пустоту. Вот доказательство, которого я ждала. Завтра же я звоню в психиатрическую больницу.

— Я схожу с ума, — говорю я вслух, ни к кому не обращаясь.

— Да нет, — раздается откуда-то сверху голос Джеймса. Подняв глаза, я вижу его лицо над карнизом самого высокого окна.

— Ты на крыше, — тупо говорю я. Спасибо, Капитан Очевидность. Приятно осознавать, что, как бы сильно я ни изменилась за последнюю неделю, моя способность утверждать очевидные истины осталась со мной.

Он улыбается и разводит руками.

— Ну да.

— Ты собираешься спускаться? — спрашиваю я. Мне следовало бы сильнее злиться на него. Я обещаю себе начать это делать сразу после того, как мой мозг перестанет кричать «ура-ура-ура-ура-ура».

— Нет.

Что ж, можно начать злиться прямо сейчас.

— Знаешь, мне, конечно, очень весело смотреть снизу вверх на твой нос, но меня ждет домашняя работа по французскому.

— Мне кажется, тебе стоит подняться, — предлагает он.

— А мне кажется, ты чокнулся.

— Попробуй, — уговаривает он, подходя к углу крыши и показывая на навес над крыльцом. — Схватись за выступ и подтянись вверх.

Я смотрю на предмет нашего разговора, который находится в добрых четырех футах над моей головой.

— Я думаю, ты переоцениваешь мою прыгучесть.

Джеймс только улыбается в ответ.

Я решаю подыграть ему. Чуть согнув ноги, я делаю попытку прыгнуть в сторону водосточного желоба. Каково же мое удивление, когда я вдруг обнаруживаю металлический край желоба у себя под пальцами и слышу, как он скрипит, прогибаясь под моим весом!

— Теперь подтягивайся. Э-э-э... и, если можно, побыстрее. Ты сейчас сломаешь мой дом.

Все еще потрясенная, я ухитряюсь забросить одну ногу на крышу крыльца и затем забираюсь туда целиком. Заправив за уши непослушные волосы, я смотрю вверх.

— Осталось совсем чуть-чуть, — говорит Джеймс, и на этот раз я верю, что у меня все получится. Однако это чувство оказывается ошибочным.

— Ты не мог бы мне немного помочь? — прошу я, застряв с одной пяткой на крыше дома и бессильно болтая в воздухе другой ногой.

Он хватает меня за руку и рывком притягивает вверх, так что я ударяюсь о его грудь. На секунду его руки остаются на моей талии, и мое сердце бешено колотится. Но затем меня поражает мысль: «Я такая живая», и я откидываюсь назад, смущенная и взволнованная. Джеймс был прав: с этими новыми вампирскими штучками не так-то просто справляться.

Джеймс откашливается и усаживается на самой высокой точке крыши.

— Со временем это станет проще.

— Запрыгивать на крыши?

— Ну да. И все остальное тоже, — говорит он, и я понимаю, что он пытается убедить не только меня, но и самого себя тоже.

Какое-то время мы сидим в тишине, и я изучаю окрестности своим новым острым зрением. Улицы тихи. Только время от времени с тихим свистом проезжают машины, но в целом мы, кажется, единственные, кто сейчас не спит. На небе светится бледный тонкий месяц.

— Прости меня за то, что я наговорила в лесу, — наконец произношу я, набравшись мужества. — Я счастлива, что ты меня спас, и я была бы счастлива, даже если бы превратилась в настоящего вампира. Просто я была в шоке. И мне жаль, что это так нечестно, и ты имеешь полное право...

— Перестань, — прерывает меня он.

От того, как резко он меня обрывает, у меня сжимается желудок; не стоило сейчас об этом говорить. Я смотрю вниз, пытаясь придумать, как мне отсюда выбраться. Мне все еще сложно свыкнуться с мыслью, что теперь я могу просто спрыгнуть с крыши.

— Возможно, нам стоит поговорить попозже, — говорю я, но не успеваю я что-то сделать, как Джеймс хватает меня за руку.

«Идиот, ты вовсе не это собирался сделать». Мысль врывается в мой мозг, и я не сразу понимаю, что она принадлежит не мне, а ему.

— Тогда что ты собирался сделать? — спрашиваю я и вижу, что мой вопрос его смутил.

— Ладно, это и правда немного раздражает, — говорит он, но потом лицо его становится серьезным. — На самом деле я хотел сказать, что ты не должна извиняться. Я завидовал тебе, но это вовсе не значит, что я не счастлив видеть тебя живой. Никогда не извиняйся за это.

Я смотрю на него, не понимая, что сказать, потому что эмоции переполняют меня.

— И если я когда-нибудь своим поведением заставлю тебя чувствовать себя виноватой, — продолжает он, — то ты можешь смело швырять мне в голову колпачки от ручек.

Я выдавливаю из себя слабый смешок.

— Только тогда? — шучу я, но шутка выходит совсем не смешной, потому что я полностью поглощена тем, что смотрю на него. За последние дни я так устала от слабо светящихся людей, что теперь очень рада оказаться рядом с ним — таким милым и совсем не светящимся.

— А вот ты, наоборот, похожа на метеорологическую карту, — замечает он.

Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не вырвать у него свою руку. Я не собираюсь к этому привыкать — ни к чтению мыслей, ни к идее того, что Джеймс воспринимает меня в виде теплого фронта.

— Правда? — спрашиваю я, чувствуя себя слегка разочарованной. По крайней мере, он не сказал мне, что я цвета попы бабуина — и на том спасибо. Он фыркает, и я понимаю, что он все еще настроен на мою волну. — Прекрати подслушивать!

— Прости, — говорит он, но по голосу его не скажешь, что он извиняется. Немного погодя он добавляет: — Я говорил несерьезно. Я вижу только слабое свечение.

— Почему я не могу слышать тебя так же хорошо, как ты меня? — спрашиваю я, потому что это действительно так. Мне кажется, что я слышу его только тогда, когда мы прикасаемся друг к другу.

— Я не знаю, — признается он. — Возможно, потому, что ты не полностью вампир.