В холле у лестницы, словно ожидая меня, стояла Морин.

На ней была белая блузка, из тех, что дамы поколения моей матери называли бы «вызывающей», ярко-красная юбка и столь же красные туфли. Чулки у нее на ногах посверкивали, волосы блестели, и лицо невозможно было назвать иначе как сияющим.

– Тихо, как в гробнице, – изрекла она.

– Морин! – завопил я, сжал ее в объятиях и поцеловал. Поступить иначе в такой момент было невозможно.

– Все произошло так внезапно, – сказала она. – Очень внезапно. В течение выходных. Я была очень больна, ты, наверное, знаешь, Рой, и вдруг выздоровела. Это произошло вчера, и с тех пор я пребываю в каком-то возбуждении. Все утро бегала по магазинам, покупала вещи, которые мы не можем себе позволить, приводила в порядок волосы, и все такое. А потом просто сидела на площади и улыбалась.

Я снова ее поцеловал.

– Давно исчезла эта банда? – спросила она. – Гилберт уехал на выходные и взял с собой детей. Думал, я взаперти и опасаться нечего. Как считаешь, он о чем-нибудь догадывается?

– В субботу, когда я уезжал, фирма была еще здесь. Давай поднимемся наверх, Морин.

Мы поднимались по ступеням, держась за руки, хотя в свободной руке я нес холщовую сумку.

Оказавшись на этаже мистера Миллара, мы остановились. Просто ради интереса я повернул ручку двери, которая вела в его кабинет, розовую комнату с цветочным бордюром. На этот раз дверь отворилась.

Я попытался оттолкнуть Морин, но было уже поздно. Мистер Миллар висел посреди комнаты, так что любой вошедший его сразу увидел бы. Висел он на большом крючке, предназначенном для верхней одежды; вероятно, он, или кто-либо другой, потратил немало усилий, вбивая этот крюк в потолок или, точнее, в скрытые штукатуркой деревянные балки моей квартиры, расположенной наверху. Самое удивительное состояло в том, что, хотя в комнате не было ни ветерка, тело заметно раскачивалось, словно было сделано из папье-маше или другого столь же легковесного материала. Даже одежда выглядела невесомой, как бумага. Был ли висевший настоящим мистером Милларом? Дать ответ на этот вопрос чрезвычайно трудно.

Еще одно любопытное обстоятельство совершенно иного рода состоит в следующем: хотя я был до умопомрачения напуган произошедшими в доме событиями (то же самое, причем в буквальном смысле, можно сказать и о Морин), вскоре после памятного воскресенья я стал чувствовать себя совершенно счастливым, особенно в то время, когда думал о Морин или покрывал поцелуями ее душистые волосы; мысли о переезде я выкинул из головы, по крайней мере в той степени, в какой жизнь позволяет нам хоть что-то выкинуть из головы.

Теперь, когда все это закончилось и полиция занимается «производством расследования», я пытаюсь занять себя написанием истории, в которую никто никогда не поверит. По крайней мере сейчас. Не исключено, рано или поздно на помощь мне придет новый Эйнштейн, который сумеет подвести теорию под то, что я познал на собственном опыте. В наши дни подобного рода теории измышляются едва ли не каждый год, хотя ни одна из них не вносит в жизнь обычных людей ровным счетом никаких изменений.

Возможно, впрочем, я никогда не был вполне обычным человеком. Возможно, я перестал быть обычным человеком, женившись на Урсуле. Несомненно, все считают именно так; считают, что я не представлял, какие последствия повлечет за собой эта женитьба, намекают даже, что в конце войны я несколько повредился в рассудке. Но, когда доходит до дела, мало кого волнует, на ком женится молодой человек; в случае с девушкой дело до сих пор обстоит несколько иначе. Разумеется, ко времени женитьбы у меня уже не было родителей.

Прочтет ли мои записи кто-нибудь, кроме меня? Подобное предположение нельзя полностью исключать. Так что мне лучше упомянуть, что́ случилось с моими родителями, и помнить, что время от времени необходимо давать читателям некоторые разъяснения. Отец мой погиб, упав с крыши дома, когда мне было четыре года. Разумеется, это чрезвычайно печальное событие, но между мною и отцом никогда не существовало того, что принято называть близостью, а может, так мне кажется теперь. Так или иначе мать даже не позволила мне присутствовать на похоронах, сочтя, что для маленького ребенка это слишком печальное зрелище. Когда похоронная процессия отправилась на кладбище, я остался дома, запертый в спальне. Впрочем, полагаю, что слово «процессия» здесь не вполне уместно, так как желающих проводить отца в последний путь оказалось не слишком много. К тому же в тот день с утра до вечера шел проливной дождь. Конечно, не исключено, что я преувеличиваю силу этого дождя, ибо детские воспоминания всегда грешат преувеличениями. Моя мать умерла во время войны, когда я находился на полях сражений. В смерти ее не было абсолютно ничего необычного. С грустью должен заметить, что подобная кончина – удел едва ли не половины людей, проживающих на земле.

Итак, несмотря на многочисленные, подчас откровенно враждебные пересуды, ко времени своей женитьбы я был совершенно самостоятелен, хотя возвращение к прежней профессии потребовало от меня некоторых усилий. В ту пору я работал чертежником у Розенберга и Ньютона, и, с учетом всех обстоятельств, место это можно было счесть прекрасным. Впрочем, тут тоже требуются некоторые разъяснения.

Старый Джейкоб Розенберг был другом моего отца: на правах друга он поддерживал мою мать до самой своей смерти, которая на год опередила смерть матери (он упал замертво на платформе стации метро «Грин-Парк»; будь у меня возможность выбора, пожалуй, я выбрал бы для себя подобную кончину). После того как с нацистами было покончено и я вернулся к мирной жизни, его сын, молодой Джейкоб, дал мне место в своей конторе. Кстати, все евреи таковы; подружившись с вами, они сохраняют верность дружбе на всю жизнь, если, разумеется, вы правильно с ними обращаетесь. Должен сказать, что в отношении евреев нацисты совершили большую ошибку. Во многих других отношениях в оправдание нацистов можно сказать немало. Будь это иначе, немцы вряд ли сражались бы так долго и упорно; во всяком случае, мне трудно в это поверить.

Розенберг и Ньютон называли себя архитекторами, но это не вполне соответствовало истинному положению вещей; точнее было назвать их бизнесменами, сведущими в строительстве. Не думайте, что они не состояли в регистрах архитекторов. Разумеется, состояли. К тому же методы их работы были безупречно честными. Я наблюдал за их деятельностью достаточно долго, чтобы утверждать это с полной уверенностью; в противном случае я не остался бы у них, хотя мне позарез нужна была профессия, ибо мать не оставила мне практически ничего. Полагаю, она ожидала, что мистер Розенберг отпишет ей значительную сумму в своем завещании; но он завещал ей всего лишь часы. Да, часы. Если полицейские дадут себе труд хорошенько порыться, они отыщут останки этих часов в саду…

Я многому научился у Розенберга и Ньютона, прежде чем, покинув их, создал собственный бизнес, который относился к той же отрасли; стоит ли говорить, дела я веду со значительно меньшим размахом. Бизнес мой существует почти три года, не такой уж большой срок, однако имя мое обрело определенную известность в престижном городском предместье, где со мной произошло столько ужасающих и невероятных событий; о событиях этих никто не знает, хотя нельзя сказать, что они происходили без свидетелей. Да и вообще, я отдаю себе отчет, что совершаю ошибку, говоря о событиях во множественном числе. Событие было одно-единственное, однако оно растянулось на неопределенный срок.