Надо сказать, я отношусь к разряду тихих и замкнутых людей. Говорят, тот, кто не умеет легко заводить друзей, никогда не добьется успеха в бизнесе, в особенности связанном с недвижимостью. Мой собственный опыт не подтверждает справедливости этого утверждения. Разумеется, у меня немало знакомых; но мы с Урсулой вряд ли стремились завести друзей. Мы в них не нуждались. Я и раньше не испытывал потребности в дружбе, а после женитьбы, когда мы были полностью поглощены друг другом, появление третьих лиц грозило все испортить. Я знаю, что мои чувства были именно таковы; и могу сказать с уверенностью, я знаю, что она полностью их разделяла. Но наша необщительность никоим образом не препятствовала успеху бизнеса: скажем так, степень успеха, которой я сумел добиться, вполне меня удовлетворяла. Мне не нужен был процветающий бизнес, который, поглотив меня целиком, вынуждал бы проводить меньше времени с Урсулой; я никогда не понимал, зачем нужны все эти клубы вроде «Ротари», «Раунд-Тейбл», «Элкс» и «Оптимист», хотя, возможно, не отказался бы вступить в Британский легион, будь Британский легион таким, каким он был после первой войны. Тем не менее я люблю элегантно одеваться и, чтобы там ни говорили, знаю, что это на пользу бизнесу. Убогое состояние, в которое повергла меня война, было мне отвратительно. Должен сказать, я имею на все свою собственную – и вполне определенную – точку зрения и всеми силами души ненавижу войну. Господи боже, есть ли что ужаснее!

Когда я впервые положил глаз на Урсулу, она сидела на обочине дороги, где-то поблизости от Мёнхенгладбаха. Не помню точно, где именно это было. Надо сказать, несколько лет спустя мы с Урсулой пытались отыскать это место, однако безрезультатно. Не думайте, я вовсе не хочу намекнуть, что в этом было нечто необычное, нечто, имеющее отношение к событию, свершившемуся впоследствии. Просто облик Германии за прошедшее время изменился до неузнаваемости, и слава богу.

Когда я заметил Урсулу, на дорогах практически не было движения: во-первых, все машины вышли из строя либо были захвачены неприятелем, во-вторых, дороги в этой местности находились в таком состоянии, что пройти по ним могли разве что танки и вездеходы. Людей тоже было не видать; я имею в виду местных жителей. Разумеется, все это было не похоже на то, что двадцать лет назад происходило на Сомме или Эне; совершенно не похоже. Возможно, обстановка казалась скорее давящей, чем ужасающей; по крайней мере, на первый взгляд. Вторая мировая война только что закончилась, и некоторые из моих знакомых – как уже отмечалось, не слишком близких – занялись довольно приятной работой: уничтожением местного концентрационного лагеря.

Урсула, к счастью, не имела к этому лагерю никакого отношения. Прежде она жила в Шварцвальде, находящемся в сотне миль к югу. Она была единственной дочерью в семье и лишилась обоих родителей, когда Фройденштадт, ее родной город, был стерт с лица земли. Сама она в последние месяцы войны работала служанкой в одной из усадеб неподалеку. Подобное утверждение может показаться странным, но в действительности Германия никогда не погружалась с головой в «войну на уничтожение» и все, что с ней связано, хотя многие уверены в обратном. Разумеется, Урсула не была настоящей служанкой. Это был всего лишь маскарад, в котором ей помогали хозяева усадьбы, не слишком жаловавшие нацистов – как и многие им подобные. В Шварцвальде отец Урсулы владел фабрикой сувениров, и, по словам самой Урсулы, война практически не сказывалась на состоянии его дел – пока не вошла в конечную стадию. Я назвал его предприятие «фабрикой», так как, судя по всему, дело он вел с размахом, имел много служащих и неплохой доход. Естественно, Урсула училась в более дорогой школе, чем я, и, следовательно, получила лучшее образование, хотя и при нацистском режиме. Хотя моя школа была частной и даже пользовалась неплохой репутацией, то был отнюдь не Итон, а в этой области между лучшими школами и всеми прочими учебными заведениями существуют разительные отличия. Среди товаров, производимых отцом Урсулы, значительное место занимали часы; то были часы с кукушкой, деревянные расписные часы, огромные напольные часы в остроконечных корпусах из темного дерева или же из блестящего металла; некоторые из них отмечали боем каждую четверть часы, играли затейливые мелодии и указывали фазы луны, не говоря уже о знаках Зодиака. Я могу утверждать это с уверенностью, ибо подобными экземплярами Урсула населила и наш дом – в память о своем отце или по какой-либо иной причине. Быть может, они напоминали об увядании ее красоты и нашей любви.

О, как красива она была в тот день, когда я увидел ее впервые! Родители ее, католики, назвали дочь в честь святой Урсулы Кельнской, которая много странствовала и в конце концов приняла мученическую смерть в обществе других девственниц, которых, если я не ошибаюсь, было несколько сотен; в день нашей встречи и долгое время спустя моя девочка удивительно походила на святую. Несмотря на горести, которые ей довелось пережить, она сохранила мягкий, доверчивый взгляд; нежный рот ее напоминал только что распустившийся цветок. Когда я увидал ее впервые, на ней было черное платье горничной, неотъемлемая часть маскарада, в котором ей приходилось участвовать; думаю, многие из вас удивятся, узнав, что платье это было сшито из натурального шелка. Даже то обстоятельство, что платье слегка порвалось и запачкалось, усиливало общий эффект, подчеркивая ее сходство со святой мученицей. У нее не имелось с собой никаких вещей, за исключением носового платка. Платок, кстати, тоже был из натурального шелка и невероятным образом сохранился со дня ее первого причастия. Совсем крошечный, обшитый кружевами платочек, изделие монахинь из Шварцвальда. Позднее она вручила его мне на хранение, как величайшее сокровище. Поцеловав платок, я его тщательно спрятал, но, хотя это кажется невероятным, особенно учитывая мой характер, через некоторое время ухитрился потерять. Разумеется, платок до сих пор остается где-то в доме, и я никогда не говорил Урсуле об этой потере. В тот момент, когда я ее увидал, она плакала и утирала слезы этим самым крошечным платочком; я, подобно благородному герою романа или кинофильма, одолжил ей свой платок, куда более значительных размеров. В то время я ожидал репатриации и, после того как ликвидация концлагеря завершилась, ловко уклонялся от выполнения каких-либо обязанностей. Никто из тех, кто не видел, чем мы занимались в Германии, не может этого представить, и немцы в самом скором времени отплатили нам той же монетой; участь, постигшая Фройденштадт, отнюдь не являлась исключительной.

Я сразу, как говорится, взял Урсулу под свое крыло, или что-то в этом роде. В ту пору так поступали многие, но я с самого начала был готов сделать больше, чем делали другие. Когда с переездом Урсулы в Англию возникли сложности, я без малейших колебаний письменным образом заверил власти, что намереваюсь на ней жениться.

Проведя три месяца в разлуке с Урсулой, я отправился в Гарвич, чтобы ее встретить. К тому времени к власти пришел малыш Эттли; многие мои знакомые голосовали за него, в особенности, разумеется, те, кому во время правления Черчилля пришлось воевать. Англия вступила в длительный период серости; но когда Урсула, выдержав допрос с пристрастием в Департаменте по делам иностранцев, наконец предстала передо мной, выяснилось, что она на удивление хорошо одета и к тому же привезла с собой несколько новехоньких чемоданов. По ее словам, ей удалось обойтись без помощи так называемых благотворительных учреждений, так как все это время у нее была неплохая работа. Увы, здесь все сложилось иначе. Хотя всем нам прекрасно известно, в каком упадке пребывала в то время Англия, Урсула не могла получить разрешения работать до той поры, пока мы не поженились и она не стала гражданкой Великобритании; таким образом, поначалу она была вынуждена работать бесплатно, так сказать, на благотворительной основе.