головой, разметав плохо скрепленные пряди по плечам, и постаралась выкинуть из головы депрессивные мысли.

Почти перед самым отправлением папа сдался — крепко обняв своими медвежьими ручищами, он прошептал «Люблю тебя, моя малышка», окончательно зарыв топор войны. Мазанула по колючей щеке прощальным поцелуем и напоследок помахала из окна, покрытого влагой — над городом собирались тучи, грозясь пролиться тяжелым и мерзким дождем. Надеюсь, Бронзовск он минует: не хотелось бы шлепать по грязи в новеньких ботфортах…

Сон сморил меня сразу, стоило только прикрыть глаза.

Словно из-за толстого стекла я слышала знакомый голос — он то затихал, то раздавался необычайно громко, будто острыми иголками впиваясь в кожу.

«Символы больше не смогут сдерживать проклятье…»

«Он сам выбрал этот путь…»

«Сам определил свою Судьбу…»

«Такова цена…»

«Баланс должен быть восстановлен…»

Смазанные образы мелькали в ослепительной белизне, проносясь со скоростью 200 км/ч. Я не могла разглядеть силуэты людей, а только слышала обрывки фраз.

«Ей не место с таким, как ты…» — прозвенел вдалеке уставший ледяной голос. — «Люди лживы и непостоянны…»

«Я не дам ей умереть!», — надрывной хриплый вопль, полный отчаяния и боли перекрыл тихий, звенящий, как хрусталь, голос.

Дернулась, распахнув глаза, рвано хватанув воздух и закашлявшись. Мужчина, сидевший по другую сторону прохода, подозрительно на меня покосился и пересел ближе к окну. За окном проплывали силуэты домов: в полутьме сумерек, где оранжево-красную полосу, оставленную заходящим солнцем, постепенно вымывала тьма, все казалось незнакомым и даже жутким. Сердце сжалось в предчувствии чего-то нехорошего. Но я тут же отмахнулась от навязчивых мрачных настроений. Автобус остановился у здания администрации. И до Нижнего Поселка пришлось идти пешком. Я так погрузилась в размышления о своих дальнейших действиях, что не заметила, как прошла по короткому пути мимо клеверной опушки. А раньше я бы потеряла сознание на подступе к пролеску. И вот, в темноте, под мигающим светом фонаря из сумерек выплыл бабушке дом. Я вся была взвинчена: хотела побыстрее начать поиски: предчувствие чего-то плохого и обязательно неизбежного щекотало пятки.

Железная калитка заскулила, и я дернулась. Старая лампа-фонарь из толстого стекла, неизменно висевшая над крыльцом, горела тревожным желтым светом. Сглотнула. Знакомый с детства чуть покосившийся дом и разнообразные посадки, его окружающие, сейчас казались зловещими, словно сошли со страниц книг Стивена Кинга.

Осторожно поднялась по ступенькам, будто боясь, что они подо мной рассыпятся, и уже собралась потянуться к дверной ручке (бабушка ведь почти никогда не запиралась), как дверь резко распахнулась.

В последних заходящих лучах, лицо Влада Файтова казалось бледнее обычного. А глаза, налившиеся оттенком, который меня пугал, стали ярче.

Правило 23. Лес — не место для увеселительных прогулок в кровавое полнолуние!

Не без труда сфокусировавшись на моем расстерянно-испуганном лице, он прохрипел:

— Ника?! Что ты здесь делаешь?

Пальцы его правой руки сжали дверной косяк так сильно, что я услышала характерный хруст старого дерева.

Быстро вздернув подбородок, принялась разглядывать темнеющее пространство над головой парня, а ответ выпалила, как на духу, стараясь звучать как можно беззаботнее, но слова все равно скакали, словно непривязанные кони, выдавая с головой:

— Я-то? Так я же… Живу здесь. То есть бабушка… Да, моя бабушка здесь живет. И вообще, — собрала всю свою смелость в кулак и заглянула ему прямо в лицо: — Что ты…?

Осеклась, так и не успев толков возмутиться и отступила на шаг.

Дикая гримаса, прочертившая лицо Влада, была мне знакома: смесь страха, первобытной ярости и беспомощности. Он сейчас боролся со зверем внутри себя.

Парень нырнул в темноту спящего дома, шарахнувшись от меня и зажав виски ладонями.

Я оцепенела. Медленно. В данный момент — очень медленно, я начала понимать. Центральные куски мозаики сложились: незначительные детали все еще оставались смазанными, но центральный узор был виден.

«Флур Лунар, что он сорвал, будет требовать равноценную жертву…», — с небывалой ясностью вспыхнули слова Мары у меня в голове.

Если, и правда, существует перерождение. Если в легенде, что передавалась в моей семье из уст в уста, есть хоть доля правды…

Я и он. Мы связаны.

Он должен убить меня. Моя смерть от его рук — плата за нарушенный запрет.

Внутри все похолодело: не только от нарастающей безысходности — крик, сорвавшийся с губ парня, был похож на звериный вой. Я едва могла разглядеть его силуэт, корчащийся на полу в свете фонаря, заливающего крыльцо и лишь на жалкие полметра проникающего в дом.

В этот миг я не могла заставить себя переступить порог, но и наблюдать за его страданиями было просто невыносимо.

Но он… Я не могу, его так оставить…

И я сделала шаг вперед. Шаг смертельно опасный…

Вопящий инстинкт самосохранения, стоящий на низком старте и приготовившийся давать деру, лишь на пару мгновений задержал меня у порога. Бесконечно долгий промежуток между раздирающими душу криками. Правая нога сама дернулась вперед, вместе с сжавшимся в груди сердцем.

Я хотела рвануть к нему, сжать в кольце своих рук, провести ладонью по взмокшим всклоченным волосам, прошептать, что все будет хорошо.

Дверь резко захлопнулась прямо перед моим носом. Щелкнул замок. А потом что-то — точнее, вполне известный кто-то со всей силы тараном налетел на обработанный кусок дерева, петлями прикрученный к косяку. Старая сосна недовольно заскрипела, даже хрустнула, но выдержала удар.

Я не стала дожидаться следующего удара или того хуже — крика Влада о помощи. Стряхнула с себя оцепенение и запечатала в воображаемую пузырчатую пленку сердце, которое под прессом давящей боли, ныло так, будто по-настоящему истекало кровью.

Своей жалостью я ему ничем не помогу.

Зато я знаю, что сделать, чтобы все исправить. Развернулась и кинулась прочь, оставив позади брошенные у крыльца сумка и рюкзак.

По ту сторону двери, в старом, но еще крепком доме, снова послышался шум — что-то грохнулось, задребезжало и точно разбилось вдребезги. Но меня не волновало, что это было — чайный сервиз на антресоли, декоративная ваза в гжельской технике Речицкого фарфорового завода, которая уже разменяла пятый десяток, или один из буфетов со стеклянными дверцами. Меня больше тревожило — сможет ли крупный хищный зверь проделать себе путь на свободу. Окна у бабушки были крепкие, покрашенные белой краской, один минус — стеклянные. Сколько пройдет времени прежде, чем обезумевший от жажды крови леопард разобьет двойную раму, в одном месте и так треснутую?

Эта мысль заставила обернуться на мгновение, вцепившись в приоткрытую калитку.

Тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться на поставленной задаче и этапах по-детски простого плана. Безбожно вытерев вспотевшие ладони о джинсы, достала