― Кажется, коммуна наконец решилась на какие-то действия, ― неожиданно пояснил граф.

Дрожь охватила поэта. Похоже, граф хотел сказать, что линчевание ему все же понадобилось. Данте представил себе однорукого калеку в зеленой шапке, толкавшего горожан на решительные действия, иногда даже наносившего первый удар, но тут же удалявшегося от толпы с чувством превосходно выполненного долга. Перевод узников в тюрьму коммуны не был настолько бессмысленным, как могло показаться. Срок, отпущенный Данте, сокращался. Приближался конец этой пугающей истории. Исполнялись худшие предчувствия поэта, и не хватало только его фигуры, чтобы наступила кульминация. У него задрожали ноги. Он подумал, что если бы ему понадобилось встать, он бы тут же упал ничком на пол. Он разглядывал графа, воинственного, строгого; металл на его доспехах сверкал, от него отражалось пламя свечей. Граф смотрел на поэта некоторое время так тяжело и страшно, что показалось, будто прошла целая жизнь. Он поднес одну ладонь к подбородку, словно сомневался в чем-то, о чем-то размышлял. Поэт подумал, что, возможно, в эти секунды решалась его судьба.

― Но если мы выиграли борьбу против насилия, мы не должны упустить победу, ― произнес наконец Баттифолле. ― Нельзя допустить, чтобы пролилась кровь, будь это гнев толпы или торжество справедливости.

После этого он повернулся, готовый выйти из дворца и объехать улицы Флоренции, подобно победителю Цезарю. Прежде чем уйти, он обратился к поэту. Оба знали, что эти слова станут последними в их встрече, однако ни один не захотел попрощаться.

― Я бы советовал вам, ― сказал граф, ― не выходить из дворца и не показываться в городе.

Это был не просто совет: как выяснилось позже, граф установил запрет на выход из дворца. Баттифолле почти полностью запечатал дворец. Хотя передвижение внутри было вроде бы свободным, входы и выходы строго охранялись, и разрешение на выход получило ограниченное число людей. Данте не был включен в эту группу, в чем вскоре смог убедиться, подойдя, как обычно, к выходу на улицу Проконсоло. Он сделал это, чтобы узнать, насколько сильно заинтересован или не заинтересован граф в его пребывании во дворце, потому что, только зная желания гостеприимного хозяина, можно было понять и, может быть, предвосхитить его намерения.

Поэт рассуждал с лихорадочной напряженностью; казалось очевидным, что его задержание во дворце заранее предусмотрено Баттифолле. Поэт все еще не понимал, что дает графу такое решение. Фигура поэта, разгуливающего по дворцу даже под выдуманной личиной, слишком выделялась на фоне остальных обитателей дворца. Поэт попытался представить, как граф мог арестовать человека, так свободно передвигающегося по дворцу, или оправдать длительное пребывание здесь страшного заговорщика, жестокого и кровожадного организатора этих дьявольских преступлений. Похоже, Баттифолле не доверял ему и решил не рисковать и помешать нежелательному побегу поэта из дворца. Данте пытался привести свои мысли в порядок. Он мог строить бесконечное количество гипотез относительно истинных намерений графа, но это не помогало с решением. Если существовала хоть какая-то возможность бегства, Данте мог воспользоваться ею, только сохраняя ясность мысли и избегая опрометчивых решений. Поэта смущала решимость Баттифолле не выпускать его из своего логова. Муха, попавшая в паутину, не может чувствовать себя уверенно только потому, что паук пока не продемонстрировал желания ее съесть.

Он должен был выйти отсюда, пока Баттифолле не ожидал увидеть его на улицах города, в котором праздновал свою победу. Выйти было очень сложно, даже смертельно опасно, если не иметь определенного плана действий. Он даже не знал, что делать, когда он окажется далеко от дворца. Но гордость и честь заставляли поэта попытаться сделать это, использовать все возможности для побега, а не ждать покорно, когда веревка затянется вокруг его шеи. Его судьба была похожа на песочные часы: песчинка за песчинкой, неумолимо падая через узкую воронку, отмеряли его участь; однако некому будет перевернуть их, когда верхняя половина опустеет. Если обычный выход был невозможен, ему нужно было искать другой способ и делать это вопреки накопившемуся напряжению, которое сводило судорогой его ноги и усиливало сердцебиение, и вопреки дурным предчувствиям.

В беспокойстве мечась по коридорам дворца, поэт столкнулся со слугой, который посмотрел на него с наглым любопытством; поэт почувствовал, что на его лице написан страх. Но эта мимолетная встреча подарила Данте идею, которая придала ему сил. Существовала верная и почти забытая возможность покинуть дворец благоразумно и без свидетелей. Он пошел быстрее, преодолевая усталость, на нижний этаж. Он вознес благодарность небесам, потому что никто не запретил ему пройти в патио, и облегченно вздохнул, когда увидел, что на его пути нет никаких препятствий. Он быстро спустился вниз по изношенным ступеням. У подножия лестницы он налетел на человека, которого вначале не заметил. Тут Данте понял, что сегодня удача на его стороне. Перед ним стоял тот, кого он искал. Он едва не сбил с ног ошеломленного Кьяккерино, который отступил назад. Поэт крепко схватил его за руки, как утопающий, который, утратив надежду, хватается за спасительную доску.

― Кьяккерино! Ты узнаешь меня? ― воскликнул он с радостью.

― Да, конечно, мессер… ― ответил слуга изумленно. Данте перестал сжимать с такой силой его руки, потому что заметил испуг в глазах слуги, и постарался успокоиться. Между тем он не мог найти подходящих слов.

― С вами все в порядке? ― спросил слуга взволнованно. ― Вы нехорошо выглядите, мессер… Если разрешите сказать, похоже, что вы встретились с самой смертью.

Поэт беспомощно улыбнулся. Его ноги дрожали, голова кружилась, телом овладела слабость. Данте понял, что изобразить уверенность ему не удалось.

― Я чувствую себя хорошо… не волнуйся… ― заикаясь, сказал он.

― Это потому что вы не видели то, что видел я! ― заявил слуга. ― Благодарение Господу, Отцу нашему, что я наполовину слеп и не вижу всех этих ужасов со всей четкостью.

Данте заметил, что одежда этого человека была немного влажной и его скудные волосы всклокочены, словно он хотел так просушить их.

― Ты был снаружи? ― спросил поэт. ― Я думал, что никто не может пройти, ― уверенно сказал он.

― Но вы же знаете, что у меня свои методы, мессер, ― ответил Кьяккерино с гордостью, подмигивая собеседнику.

Сердце Данте наполнилось надеждой. Это было то, что он искал и на что надеялся. И препятствий на пути поэт пока не видел.

― Как и многим флорентийцам, мне было любопытно посмотреть на этих демонов, которых вели в Стинкс. Но я же говорил вам… это нехорошее дело, ― продолжал слуга, характерно качая головой. ― Господь покарал нас одним из тех зрелищ, которые можно увидеть только в аду. Поэтому я поскорее вернулся во дворец.

― Что произошло? ― перебил его Данте, стараясь обуздать нетерпение, сжимавшее его сердце.