Стас со смехом помотал головой.

– То-то! А Турецкий знает. Он вообще все знает… Но, Стас, он – не нахал. Они всегда сами бывают виноваты.

– Опять пытаетесь найти оправдание чему-то? – продолжая улыбаться, легонько колол «важняка» Аленичев.

– Пытаюсь? Не то слово! А МУР, между прочим, тоже все знает. За что я его давно, глубоко и искренне уважаю. Можете передать сотрудникам. А в принципе, по-моему, нам давно пора на «ты». Не возражаете, Стас?

– Не возража-ем, – хмыкнул Аленичев.

Кистенев был разъярен до крайности. Все было, словно нарочно, против него. Замордовали телефонные звонки. Сперва этот, из МУРа, по поводу размена пленных. А что с них теперь толку! Марафет сгорел, а там было не меньше семисот пятидесяти зеленых кусков! Кто возместит? Эти? Да их шкуры половины не стоят… Стукача муровского замочить, так сам сдуру полез базарить, а теперь ходи в валетах. Своих убирать – последнее дело, братва такого не поймет, не одобрит. А эти теперь – гнилые, раз уголовка глаз на них положила. Вот так и получается: хотел добром, а вышло боком.

Этот юрист, мать его, еще откуда-то взялся! Он тебе – Леха, а ты ему – будьте любезны, Анатолий Валентинович, иттит твою!…

Ну ладно, кум из уголовки, Аленичев, кто ж его не знает, свое слово сказал и ждет ответного. Хотя чего особо вилок-то напрягать – отдавать гада придется. Мол, братков спасать: тут картинку нарисовать можно, пройдет. А вот что со шмарой делать, кто бы подсказал… Ничья ж она. А Анатолий Валентинович: где девка? Да тянут ее менты! Ах, как взвился! Как проняло… У самого, что ль, сорвалось? А вони-то, вони!

Нет, совсем не нравился Лехе этот самый Валентинович, которого приходилось почему-то величать по имени-отчеству и через силу выполнять отдельные поручения. Правда, и отстегивает он хорошо, вола не водит. Но из-за девки, слышно, прямо с резьбы сорвался. Дрянь эту сыскать и предъявить в готовом виде! Это как же, раком, что ль, поставить? Лучше б молчал, мать ее… И ведь не пацан какой-нибудь, в законе! А он с тобой, как с сявкой каким… Ладно, хоть ход подсказал, а то вообще бы фуфлыжное дело…

Отсердившись и сорвав гнев на Хомяке, который, чуя и свою вину, готов был пописать кого угодно, лишь бы самому рога не обломали, Кистень, наконец, принял решение. Девку надо было найти и доставить, куда Анатолий Валентинович прикажет. А как же ее взять, если она в ментовке?

Ночь она, как показала проверка, которую затеял Кистенев сразу после беседы с Грязновым, провела в доме у мента. Решил проверить на всякий случай, а попал в цвет. Хомяк, который хорошо знал ее, видел утром, как они втроем садились в машину, а потом отправились к следаку, в прокуратуру. А после тот же Грязнов увез ее на Петровку, к себе, значит.

Кистенев отправил пару братков к ней на дом. Те определились и позвонили из квартиры, что шмара так и не появлялась. Алеха оставил их там, пусть подождут, вдруг объявится.

Потом он вспомнил указание этого Валентиновича, что в Доме кино, который у Белорусского вокзала, есть у шмары подруга. Галкой ее зовут. Ну, тут дело несложное. Вычислили эту Галку и кинули на нее все того же Хомяка: прикид у него нормальный и рожа поумней.

Много ль бабе надо?

– А вы – от Юры? – говорит.

Хомяк, не будь дураком, кивает:

– Ага, от него. Занят он, сам не смог подъехать к вам, меня попросил. Помогите отыскать вашу подругу.

Ну, та и давай стараться: всех, кого могла, тут же обзвонила, всех предупредила, мол, в случае, если где объявится, так немедленно сообщить. От себя добавила, что заказ на нее пришел, фамилию какого-то режиссера назвала. И надо ж, пока она так названивала, та сама ей позвонила. Вот что настоящий фарт!

Хомяк в машину – и по указанному шмарой адресу. Уже на ходу сообщил, что поехал за ней. Хоть одно получилось, подумал Кистень и малость успокоился. Не так уже и неудачно день пошел.

Турецкий ехал в Белый дом, где у него была назначена встреча с заместителем Нечаева. Георгий Никонович Холодилин встретил «важняка» в вестибюле, проявив максимум предупредительности, и проводил в кабинет своего покойного шефа, в котором временно занимался делами. Точнее, передавал незаконченные вопросы Альфреду Николаевичу Басову, временно взвалившему на свои плечи государственные заботы бывшего коллеги.

Александр Борисович не был уверен, что разговор с Холодилиным откроет ему все тайные пружины политического и хозяйственного механизма, запущенного в этом доме, но хоть какую-то расстановку сил объяснить – на это, он полагал, первый заместитель способен. Тем более что, когда обсуждали этот вопрос у Меркулова, знающие советчики предложили конкретно этого человека как толкового, в общем, порядочного и разбирающегося в белодомовских интригах. Порядочный – это, в общем, уже интересно само по себе.

На часах было около одиннадцати, времени имелось более чем достаточно. Потому что чуть позже двенадцати, точнее, в двенадцать пятнадцать Турецкому пообещал выделить десять минут сам премьер, Виталий Сергеевич Михеев. Собственно, если быть справедливым, обещал не Турецкому, а Меркулову, поняв, видимо, из короткого телефонного звонка по «вертушке», что зам генерального подъедет к нему сам. Постоянно демонстрируя по телевидению свою демократичность и доступность, особенно когда у тебя перед носом десяток микрофонов корреспондентов ведущих радио-и телепрограмм, на самом деле Михеев, как ничто другое, чтил субординацию. Поэтому, разобравшись в просьбе Меркулова, он хотел было отказать, сославшись на постоянную свою занятость, но Меркулов настоял, упирая на то, что Турецкого назначил вести расследование лично президент. Михеев сдался.

Итак, времени до высокой аудиенции было достаточно, и следователь хотел провести его с пользой.

По поводу порядочности Холодилина у Александра Борисовича никаких сомнений не имелось, хотя Меркулов, как обычно, не стал раскрывать источник своей информации. Уж поверь на слово. А что оставалось делать!

Холодилин как-то сразу пришелся по душе Турецкому – спокойный, без тени угодничества. Они сели возле овального стола в углу кабинета Нечаева, миловидная секретарша, часто постукивая высокими каблучками, принесла им по чашке чаю с лимоном и вазочку с маленькими пирожными. Такие Александр Борисович видел только в цековском буфете, куда временно, в девяносто первом году, вселили российскую прокуратуру, занимающуюся тогда главным образом всякими заговорщиками-гэкачепистами. Там подавали подобные миниатюрные изделия кондитерской промышленности. Впрочем, что Старая площадь, что Белый дом – одна теперь епархия. С этого он и начал разговор с Георгием Никоновичем.

А оказалось, далеко не одна. О чем свидетельствовали постоянные разборки между президентской администрацией и правительством, – к сожалению, этот бандитский термин как-то очень логично вписался в политическую жизнь верхнего эшелона государственной власти. Это подтверждали непреходящие перемещения, отставки, появление новых фигур, чьи действия диктовались теми или иными сиюминутными конъюнктурными соображениями отдельных групп и лиц, а не постоянными обещаниями президента вывести страну из экономического хаоса. Именно разваленная экономика и политическая нестабильность более всего устраивают сейчас основные политические группировки, ибо дают прекрасную возможность каждой из них создавать в массах образ врага народа. Одним – указывать на воров-демократов, дорвавшихся до власти и денег, другим – на красно-коричневую сволочь, мечтающую загнать народ обратно в лагеря. Война за обладание собственностью переместилась в последние два-три года с нижнего уровня на самый верх. Американская легенда о том, что чистильщик сапог, подкопив деньжат и проявив некую предприимчивость, может стать миллионером, для России уже давно пройденный этап. Удачливые успели урвать свое, неудачники потеряли и то малое, что имели; в стране появились новые классы и прослойки, вроде бандитов, мелких и средних собственников, бомжей и так далее, вступающих в новые для них отношения. Но настоящая война шла между несколькими могущественными группами, каждая из которых владела огромными капиталами, имела свои банки – в качестве экономических рычагов, и, по существу, вела борьбу за абсолютную власть в государстве. При этом малые и средние жертвы в расчет не принимались.