Берегись! Знойный полдень почил на нивах. Не пой! Тише! Мир стал совершенным.

Не пой, полевая птица, душа моя! Не говори даже шепотом! Взгляни — кругом так тихо! Спит старый полдень, шевеля губами во сне: не пьет ли он в этот миг свою каплю счастья,

— янтарную каплю счастья, золотого старого вина? Незаметно пробегает по старому полудню счастье его и смеется. Так смеются боги. Тише!

„О, как мало надо для счастья!“ — так говорил я когда-то и мнил себя умным. Но понял я теперь, что это было хулой. Мудрые безумцы говорят куда лучше.

Ибо все самое малое, самое тихое и наилегчайшее — шелест ящерицы, дуновение ветра, миг, — малое, вот что является признаком полного счастья. Тише!

Что со мной: прислушайся! Не улетело ли время прочь? Не падаю ли я? Не упал ли я в источник вечности?

Что со мной? Тише! Я поражен — увы — в сердце? В сердце! О, разбейся, разбейся же, сердце, после такого счастья, от такой раны!

Как? В этот миг не стал ли мир совершенным? Округлым и зрелым? О, куда мчится он, золотой шар? Побегу за ним!

Тише!» — (и тут Заратустра потянулся и понял, что спал).

«Вставай, сонливец! — сказал он себе. — Вставай, уснувший в самый полдень! Ну-ка, поднимайтесь, старые ноги! Пора, давно уже пора, еще немалый конец предстоит вам.

Теперь выспались вы, а долго ли спали? Полвечности! Ну, поднимайся же, старое сердце! Много ли нужно тебе времени, чтобы пробудиться после такого сна?»

(Но тут он снова уснул, а душа все отговаривала его, противилась и прилегла снова). — «Оставь меня! Тише! В этот миг не стал ли мир совершенным? О золотой шар!»

«Вставай, — говорил Заратустра, — поднимайся, воришка, маленькая лентяйка! Как? Тебе бы только потягиваться, зевать, вздыхать да падать в глубокие источники?

Да кто ты у меня? О душа моя!» (и тут он испугался, потому что солнечный луч упал на лицо ему).

«О небо надо мной, — сказал он, вздыхая, приподнялся и сел, — это ты глядишь на меня? И прислушиваешься к тому, что говорит удивительная душа моя?

Когда выпьешь ты эту каплю росы, что упала на все земное, когда выпьешь ты эту странную душу мою,

— о источник вечности! О светлая, приводящая в трепет бездна полуденная! Когда снова вберешь ты в себя душу мою?»

Так говорил Заратустра и поднялся с ложа своего у дерева, словно придя в себя после какого-то странного опьянения: и что же! Солнце все так же стояло прямо над его головой. И из этого со всей справедливостью можно было заключить, что на этот раз Заратустра спал недолго.

Только к вечеру, после долгих напрасных поисков и блужданий, Заратустра вернулся к пещере своей. Но когда был он уже не более чем в двадцати шагах от нее, случилось нечто такое, чего он никак не ожидал: он снова услышал громкий крик о помощи. И — поразительно! На этот раз крик доносился из пещеры. Это был протяжный, странный, жуткий крик, и Заратустра ясно различал, что кричали сразу несколько человек, хотя издалека ему казалось, будто крик исходит из одних уст.

Заратустра бросился к пещере, и что же! Вот какое зрелище ожидало его: в пещере друг подле друга сидели все те, кого повстречал он за день, — оба короля, старый чародей, Папа, добровольный нищий, тень, совестливый духом, мрачный прорицатель и осел: а самый безобразный человек возложил на себя корону и надел оба пурпурных пояса, ибо, как все безобразные, любил он наряжаться и прихорашиваться. И орел Заратустры тоже был среди этой унылой компании, весь взъерошенный и встревоженный, ибо приходилось ему отвечать на многое такое, на что гордость его не имела ответа; а мудрая змея обвивала его шею.

С великим удивлением взирал Заратустра на все это; потом с добродушным любопытством стал рассматривать гостей своих, читая в душе у каждого, и вновь удивлялся. Между тем все собравшиеся поднялись с мест своих и с благоговением ожидали, что он скажет им. И Заратустра говорил так:

«Вы, отчаявшиеся! Вы, удивительные! Так это ваш крик о помощи слышал я? Теперь знаю я, где найти того, кого тщетно искал я весь день — высшего человека,

— в моей пещере сидит он, этот высший человек! Но чему удивляюсь я! Не я ли сам привлек его медовой жертвой и хитрой приманкой счастья своего?

Однако сдается мне, что вы, взывающие о помощи, плохо подходите друг другу, сидя здесь вместе, и будите взаимную неприязнь в сердцах ваших. Надо, чтобы сперва пришел некто,

— некто способный заставить вас снова смеяться, — славный веселый паяц, шалун, плясун и ветреник, какой-нибудь старый безумец: а вы что на это скажете?

Но простите мне, о отчаявшиеся, что говорю я столь ничтожными словами, поистине недостойными вас, высоких гостей моих! Однако не угадать вам, что делает бодрым сердце мое:

— это вы сами и вид ваш, простите же мне это! Ибо всякий становится бодрым, взглянув на отчаявшегося; и чтобы утешить его, каждый считает себя достаточно сильным.

И эту силу дали мне вы — добрый дар, о высокие гости мои! Хороший подарок за гостеприимство! Ну что ж, не сердитесь, если я предложу вам свой.

Здесь царство мое и держава моя: и пусть все мое в этот вечер и эту ночь будет вашим. Звери мои будут служить вам: моя пещера да будет вам местом отдыха!

У меня, в доме моем, никто не должен отчаиваться, в своих владениях я защищу каждого от диких зверей его. И первое, что предлагаю я вам, — безопасность!

Второе же — мой мизинец. Как только мизинец мой будет у вас, вы возьмете и всю руку, ну что ж! Тогда и сердце впридачу! Прошу вас, добро пожаловать, дорогие гости!»

Так говорил Заратустра, смеясь от любви и ярости. После этого приветствия гости его снова поклонились в почтительном молчании, а король справа ответил ему от лица всех собравшихся.

«По тому, как ты произнес приветствие и предложил нам руку свою, узнаем мы в тебе Заратустру. Ты унизился перед нами; ты едва не оскорбил наше почитание:

— но кто сумел бы, как ты, унизиться с такой гордостью? И это ободряет нас и служит отрадой для глаз и сердец.

Чтобы увидеть такое, мы охотно поднялись бы и на более высокие горы, нежели эта. Ибо с жаждой зрелищ пришли мы сюда, мы хотели увидеть, что просветляет печальный взгляд.

И вот — наш крик о помощи уже позади. Уже открыты и исполнены восторга чувства и сердца наши. Еще немного, и наше мужество станет дерзким.

Не растет на земле ничего более радостного, о Заратустра, чем высокая сильная воля: она — прекраснейшее из всего того, что здесь произрастает. Одно такое дерево оживляет всю местность.

Кедру уподобляю я того, кто вырастает подобным тебе, о Заратустра: высокий и молчаливый, суровый и одинокий, величественный, гибкий и упругий,

— и простирающий сильные зеленые ветви к владениям своим, смело вопрошающий ветры, и бури, и все, что от века близко высотам,