Насколько достоверно свидетельство Прокопия? Не будем забывать, что «Тайная история» заявлена автором как разоблачение Юстиниана и его супруги императрицы Феодоры, которых Прокопий называет не иначе как «погаными демонами, губящими людей». Тем не менее атмосфера хаоса передана им предельно убедительно. Правительство, похоже, было не способно ничего противопоставить разгулу банд народных болельщиков даже на пороге императорского дворца. Прокопий утверждает, что людей беспокоило, до какого состояния Юстиниан довел государство.

Поздний Рим ничуть не смягчил своей непримиримости к врагам. Если что-то здесь и изменилось, то лишь в сторону предельного ужесточения и неистовой лютости суждений и приговоров. Можно, конечно, списать очередную волну жесточайших наказаний на желание властей примерно наказать немногих пойманных за руку в назидание остальным. Не исключено и то, что показная жестокость властей служила государству моральной компенсацией всё более дающей о себе знать неспособности обуздать маргинальные группы населения — будь то те же багауды или ипподромные партии. Но в любом случае у нас нет никаких объективных предпосылок ни для количественной, ни для моральной оценки последствий подобных изменений в государственной политике. Можно ли считать власть более человечной, если она казнит меньше людей, но более изуверскими способами?

Очевидно одно: законодательство и правоприменение в позднем Римском мире претерпели кардинальные изменения. Лоскутная правовая культура ранней империи, где нормы, устанавливаемые императорскими эдиктами, тесно переплетались с сохраняющимися местными обычаями, медленно, но неуклонно трансформировалась в направлении недостижимого идеала — единого вселенского закона. Означенная тенденция получила дополнительный мощный стимул с усилением и централизацией аппарата государственного управления. Сведение всех законов в единый согласованный кодекс в этом контексте сделалось для правителей поздней империи одной из важнейших задач.

Введение нового законодательства приводило к усилению сословно-иерархического расслоения общества: имущие получали всё больше прав и привилегий, а у неимущих последовательно отнимались и те немногие законные права, которые им были некогда пожалованы. Процесс «закручивания гаек» шел медленно, но верно, пока не привел в итоге к искомому результату: каждый житель империи был юридически отнесен к строго определенному сословию, и сословная принадлежность стала целиком и полностью определять и социальный статус человека, и его права и обязанности, и меру наказания за любые провинности. Статус римского гражданина окончательно обесценился в 212 году, когда император Каракалла щедро пожаловал его всем свободным мужчинам, проживающим на территории империи. И как раз к началу III века было окончательно закреплено новое формальное разделение подданных перед законом — на «достопочтенных» (honestiores) и «смиренных» (humillares). Со временем это юридическое сословное разграничение лишь усиливалось, пока к V веку не переросло в откровенное деление людей на «слабейших» (tenuiores) и «сильнейших» (potentiores).

Одним из последствий этого деления стало ужесточение наказаний, которым могли быть подвергнуты люди второго сорта, составлявшие подавляющее большинство населения. Даже местные землевладельцы стали приговариваться к порке за невыполнение каких-либо обязательств перед государством, например за недоимки по возросшим налогам. Это было колоссальным движением вспять по сравнению с эпохой республики и ранней империи, когда римские граждане были полностью избавлены от любых телесных наказаний. Даже если самые лютые виды казни наподобие заливания в глотку расплавленного свинца использовались крайне редко и лишь в целях преподать подданным крепкий моральный урок, большая часть населения поздней империи жила в атмосфере гнетущего страха подвергнуться невиданно жестоким по прежним временам наказаниям за малейшую провинность. Кроме того, были приняты законы, обязывавшие приписывать свободнорожденных крестьян к земле вместе с семьями и, по сути, превращавшие их в государственных крепостных — для исправного сбора податей в казну. Власть закона в результате подобных новшеств, возможно, и укрепилась, правопорядок, как минимум на словах, восторжествовал, но личные свободы были окончательно попраны.

На закате империи в государственном аппарате пышным цветом расцвела коррупция. Чиновничество в поздней Римской империи отличалось алчностью и продажностью. Один слуга народа — Иоанн Лид[90] — за первый год государственной службы в младшей чиновничьей должности заработал девять золотых официального жалованья, а в придачу к ним тысячу золотых в виде подношений от просителей, хлопотавших о предоставлении им доступа к госуслугам. На первый взгляд — чистой воды коррупция, но не всё было так просто. Высказывалось мнение, что правительство намеренно закрывало глаза на эти поборы (пока они оставались в пределах, считавшихся допустимыми), чтобы снизить государственные расходы на финансирование разросшегося чиновничьего аппарата. Также данная мера служила ограничителем доступа к властям для малоимущих граждан. Даже укрупнившееся позднеримское государство не обладало достаточной пропускной способностью для рассмотрения обращений всех желающих, как и кадровыми ресурсами ведения делопроизводства в достаточных объемах. Взимание чиновниками определенной мзды создавало такую ситуацию: влиятельные и богатые, то есть те, к кому прислушивалось правительство, получали доступ к властным ресурсам по мере надобности; в то же время подавляющему большинству подданных такое удовольствие было не по карману, и им оставалось уповать на подачу письменных прошений в призрачной надежде на то, что они будут рассмотрены и удовлетворены. Кроме того, правительство обеспечивало регулярную ротацию чиновников на доходных местах, с тем чтобы, во-первых, никто из бюрократов не успевал обрести слишком большое влияние, а во-вторых, просто для того, чтобы поживиться за счет установленных сборов имели возможность разные представители чиновного сословия. Интересна в этом смысле метаморфоза состава преступления, называвшегося ambitus[91]. Во времена республики так квалифицировался подкуп избирателей и прочие махинации или сговоры с целью получения выборной должности. В поздней империи этим же словом обозначалась практика использования чиновником связей в верхах или взяток, чтобы удержаться у кормушки дольше положенного.

Как в такой обстановке жилось простым людям? Считали они чиновничество продажным в современном понимании — или нет? Снижалась в их глазах легитимность правящего режима из-за введения, в сущности, имущественного ценза на право доступа к судам, что дискредитировало само понятие правосудия, — или нет? Весьма интересный пример находим у писателя и дипломата V века Приска Панийского. Отправившись в составе византийского посольства ко двору Аттилы, обосновавшегося в 448 году в низовьях Дуная, Приск неожиданно встретил среди приближенных владыки гуннов бывшего богатого эллинского купца, который, попав в плен и откупившись, предпочел остаться с варварами и даже считает свою теперешнюю жизнь лучше прежней. На вопрос о причинах такого решения бывший соотечественник хрониста перечисляет целый ряд самых разнообразных и веских причин, среди которых обращает на себя внимание указание на невозможность добиться справедливости от имперских властей. Налоги непомерно высоки, жалуется перебежчик, и перед законом не все равны. Преступники легко избегают наказания, если они богаты и влиятельны, а бедняков наказывают всенепременно, если только они раньше не умрут сами в ожидании приговора, до вынесения которого можно долго томиться в неволе. Но хуже всего, говорит он, что приходится платить дань чиновникам, чтобы просто получить возможность доискаться справедливости в суде. Приск отвечает, что надлежащее судопроизводство — дело долгое, но лучше всё-таки судить медленно, но справедливо, чем быстро и неправедно. Из текста следует, что бывший купец с доводами Приска соглашается, но сама история перебежчика свидетельствует о том, что у многих были сильные сомнения относительно возможности добиться справедливости от римско-византийских судов той эпохи (Christian Roman Empire series, vol. 11, 2.407–510).