Судно прыгало и скользило по головокружительному морскому тобоггану. Пиб не сводил глаз со Стеф, которая сидела, прислонившись к перегородке, между Мурадом и другим усамой, которого раньше звали Себастьен, а теперь Тарик – такое имя он выбрал для изгнания. Пиб хотел бы, чтобы она принадлежала ему телом и душой, чтобы следовала за ним, как тень, на пути его превращения из мальчика в мужчину. Он подозревал, что требует невозможного, что у нее есть своя жизнь, что тринадцатилетний подросток не в состоянии удовлетворить потребности шестнадцатилетней девушки – или ей больше? Он допускал, что ни ей, ни другой такой же Заднице не удастся исцелить его одиночество, что до конца времен ему суждено странствовать в пустоте, что согреться он может, только раздувая свой внутренний огонь, подобно звезде, излучающей собственную энергию. Он делил кров, пищу, ночи и дни с папой, мамой, Мари-Анн, но все они, хотя и связанные кровными узами, оставались друг для друга чужаками. От папы ему запомнились только вспышки гнева, нравоучения, привычка командовать, сдавленное хриплое дыхание в подвале дома; от мамы – покорность, мягкие руки, печаль, безмолвные слезы, вздохи наслаждения, звучавшие, как затаенный протест; от Мари-Анн – пронзительный голос, ядовитые реплики, слезливость, ябедничество, хитрый взгляд, редкие мгновения нежности и любви. Он не переступил порог их души, не пошел навстречу их глубинному существу, скрытому за обманчивой видимостью, но уцелевшему вопреки всему.

Сокровенное «я».

Застывшее в своей непреложности, среди страстей, среди бурь. Тела его родителей и сестры исчезли, как сон в момент внезапного пробуждения, но чудо-бомба, невзирая на свою мощь, не смогла уничтожить их истинное существо. Эта мысль наполняла его радостью.

Чистые и прекрасные черты Стеф не искажались даже тенью страха. Лик иконы. Она собрала волосы в пучок, открыв изящную линию шеи. Крепко ухватившись за поперечную балку перегородки, она не обращала никакого внимания на дурной сон, каким была для нее буря. Сидя на пятках, постоянно меняя центр тяжести, чтобы сохранить равновесие, она жила настоящей минутой и ожиданием следующей. И тогда Пиб решил отбросить страхи, обиды, ревность. Он целиком сосредоточился на том, как тело его реагирует на постоянно убегающий из-под ног пол.

Судно оставляло за собой ровный белый след на серой зыби, накрытой шапкой плотного тумана. Несколько секунд назад капитан предупредил всех: пройдя между островами Сицилия и Мальта, они вошли в Ионическое море и взяли курс на албанское побережье, которого достигнут через пару дней, но его радар засек катера в нескольких милях отсюда, и, возможно, это европейские таможенники из легиона. Он велел пассажирам надеть спасательные жилеты и приготовиться прыгать за борт, если легионеры приблизятся к ним.

– Тебе не обязательно, – шепнул он на ухо Стеф, – ты на черномазых не похожа, я тебя выдам за свою племянницу. Малыш тоже может остаться, он выглядит, как настоящий добрый европеец.

Мурад заявил жестким тоном, что судно, предназначенное для транспортировки беженцев, должно иметь хорошие шлюпки; собаки-таможенники ни одной лодки с усамами не пропустят, возразил на это капитан. У вас есть выбор – попытаться спастись вплавь или попасть в руки итальянских легионеров; ну да, выбор между проказой и холерой, не унимался Мурад, но если мы выберем второй вариант, ты, приятель, будешь в таком же дерьме, как и мы; уговор есть уговор, проворчал капитан, вы спрыгнете в море по моему сигналу, а потом я подберу вас, если это будет возможно.

– Почему ты не хочешь дать нам шлюпку? – настаивал Мурад.

– Вы что, думаете, это круиз? У нас тут не прогулочный пароход, нет у меня средств держать шлюпку!

– Что ты сделаешь, если мы откажемся прыгать?

Капитан, не удостоив его ответом, сжал зубы, в бешенстве ринулся в командную рубку и с треском захлопнул за собой дверь.

Пообедав на палубе и полюбовавшись прыжками дельфинов в кильватере судна, Пиб и Стеф ушли в свой кубрик. Убаюканный качкой и рокотом мотора, Пиб не смог бороться со сном. После третьего шторма он доверился волнам, подчинился воле обстоятельств. Тревога, ревность, ностальгия и другие сильные чувства по-прежнему терзали его, но он перестал сопротивляться им, позволял им плыть по своему внутреннему небу, где они рассеивались, словно неплотные облака. И Стеф опять сблизилась с ним, вернулась в его жизнь, жизнерадостная, загадочная и чувственная как никогда.

Он проснулся в поту, с ощущением неизбежной беды. Первым его движением было нащупать пистолет под подушкой, вторым – удостовериться, что Стеф рядом. Она исчезла. Дверь кубрика была распахнута. Сквозь перегородку и потолок прорвались чьи-то вопли, звуки какой-то непонятной возни. Он одним духом взлетел по крошечной лестнице, ведущей на командный мостик, и выскочил на верхнюю палубу.

Глазам его предстало неподвижное, полураздетое тело Стеф. Она лежала возле лебедки на бухте канатов, перед ней стоял капитан, наставив штурмовую винтовку на окруживших его беженцев.

– Кто откажется прыгать, тому вышибу мозги!

Они продолжали стоять, не реагируя на угрозу. Четырех женщин среди них не было.

– Поблизости нет таможенников, ты просто хочешь избавиться от нас, – спокойно и веско произнес Мурад. – Я знал, что ты попытаешься изнасиловать ее. Каждый раз, когда ты на нее смотрел, у тебя глаза вылезали из орбит. Я за тобой следил. Отпусти девушку, брось оружие, высади нас на албанский берег, и все будет нормально.

Капитан навел дуло ружья на тело Стеф.

– Ты ее для себя хотел, черномазый? Вы, усамы, только и думаете о наших женщинах! Прыгайте в море, или я прикончу ее и вас.

– Это не женщина, – резко сказал Мурад, – а юная девушка, почти ребенок. Ты ее не тронешь, и никто не тронет. Двумя патронами ты всех не убьешь.

Капитан вновь вскинул винтовку к плечу.

– Я вам нужен. Без меня вы на этот сучий албанский берег не сумеете высадиться. Там есть опасные рифы.

Он переминался с ноги на ногу, и голос его дрожал. От былой уверенности не осталось и следа, он явно трусил.

– На кладбищах полно нужных людей, приятель, – отрезал Мурад.

Пиб крепко сжал рукоять пистолета и крадучись зашел за спину капитана. Он опасался за жизнь Стеф, но, вглядевшись пристальнее, увидел, что грудь ее равномерно вздымается. На лбу, у корней волос, расплылось красное пятно, склеившиеся от крови пряди сползли на брови. Ветер вздымал подол ее разорванного платья. Беженцы, видимо, появились в тот момент, когда насильник сорвал с нее трусы, торчавшие комком между ног.

В душе Пиба поднялась волна черного, страшного гнева. Он едва не нажал на курок в жажде разрядить обойму в спину капитана. Какой-то голос велел ему не стрелять в человека в состоянии ярости, взять эмоции под контроль, убить, если это необходимо, но убить хладнокровно, бесстрастно, с сознанием своей правоты.

– Я шутить не намерен! – взвизгнул капитан. – На счет три стреляю!

Усамы не шелохнулись, сохраняя внешнее спокойствие.