— Да, — согласился лысый, — но морду тоже бьют. Похлеще, чем в НКВД.

— Чего не бывает, — лениво ответил воображавший себя как минимум начальником вспомогательной полиции Щур. — От нас не убудет, свое возьмем. Жалко, нигде спиртяги не нашлось. Цистерны они почему-то осматривать не приказали, боятся, что мы надрызгаемся?

Лысый не ответил. Повернувшись в сторону выходной стрелки, он внимательно всматривался в фигуры двух мужчин, то появлявшиеся на путях, то вновь нырявшие под вагоны составов, растянувшиеся до самого семафора. Один нес ведро — помятое, тяжелое, судя по тому, как он сгибался на одну сторону. Второй небрежно помахивал молотком на длинной ручке, словно собираясь простукивать им колеса.

— Слышь, — подергал за штанину стоявшего над ним Щура лысый. — Глянь-ка… — он показал на мужчин, но они, как назло, опять нырнули под вагон.

— Чего? — никого не увидев, Щур покрутил пальцем у виска. — Крыша поползла? Не успел я про спиртягу сказать, а ты уже и захмелел? Ну даешь!

Он схватился рукой за скобу двери товарного вагона и, подтянувшись, впрыгнул внутрь. Сердито раскидав ногами клочья сена, выбросил на пути окурок, тяжело вздохнул и полез проверить, что лежит у стенок. Немцы приказали осматривать все внимательно, пригрозив наказать за нерадивость. Зачем им понадобилось осматривать вагоны, Щур не понимал — теперь у них трофеи никто не отнимет, а ты корячься, сдвигай тюки и ящики, перекидывай мешки, ползай, наклоняйся, ломайся. Работать он не привык и очень не любил, но прекрасно понимал, что с немцами спорить не стоит: можно схлопотать и хуже, чем по морде. Да еще лысый чудит, отлынивает, уселся на землю и досасывает сигарету, причмокивая толстыми губами. Уже пальцы обжигает, но не бросает окурок.

— Давай сюда! — прикрикнул на него Щур. — Хватит балду бить.

— Щас, — отмахнулся тот, с нетерпением ожидая, когда опять вынырнут из-под вагонов те двое.

Ага, вылезли, идут вдоль состава прямо к нему. Мужчина с ведром уголовника совершенно не интересовал — он был полностью уверен, что никогда его не видел, — а вот второй… Второй показался странно знакомым: кошачья походочка, мягкая, пружинистая, полная скрытой готовности броситься в сторону; поворот головы, когда он оглядывается; мятый костюмчик. Неужели опять появился тот сумасшедший? Ну да, это он ворвался в подвал школы с карабином в руках и устроил натуральный бой с немцами. Что он здесь делает? После того как они с Щуром вытащили его из подвала — задыхающегося, потерявшего сознание, — немцы забрали сумасшедшего к себе, а он умудрился снова от них сбежать, угнав грузовик. И снова стрелял по солдатам. И вдруг объявляется на станции и разгуливает себе в компании с каким-то дядьком! И что тот таскает в ведре? Не водицы же несет напиться?

Лысый встал и закрутил головой, высматривая приставленного к ним немца. Куда он запропастился в самый нужный момент? Надо ему немедленно сказать про эту парочку. Но проклятый фашист словно сквозь землю провалился.

— Идешь? — недовольно спросил из вагона Щур. — Сколько ждать?

— Иду, иду, — успокоил его приятель, настороженно наблюдая за приближающимися к нему людьми.

Что делать? Закричать? А вдруг сумасшедший опять вооружен? Стрельнет — и нет тебя, с него станется. По всему видно, птичка непростая, наверняка из вояк, из офицеров. Немцы обмолвились, что он сюда с парашютом спустился, с самолета. Зря не прилетит такой, не побоявшийся в одиночку затеять бой с целой немецкой частью. За голову могут прилично отвалить и деньжат, и выпивки — ищут же его, а он тут, и никто об этом еще не знает.

Что же делать? Лезть в вагон поздно, они совсем рядом!

Пожилой мужчина с ведром прошел мимо лысого, не обратив на него внимания, даже не поглядев в его сторону. Второй мазнул по лицу уголовника взглядом и немного замедлил шаг.

«Узнал!» — нехорошо екнуло сердце у лысого, и он открыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь. Пусть сбегутся солдаты, скрутят этого страшного человека, отведут к эсэсовцу…

Молоток на длинной ручке, описав дугу, ударил уголовника в висок. В глазах у него все качнулось, свет померк, сменившись взрывом дикой боли, после которой не стало ничего.

— Макар! — тихо позвал Волков. — Помоги!

Путко оглянулся. Антон приподнял тело лысого, лежавшее между путей с окровавленной головой.

— Мама твоя кто была? — зло заорал из вагона Щур. — Долго я еще?..

Появившись в дверях вагона, он увидел Волкова и Макара, склонившихся над убитым, и отшатнулся назад. Судорожно схватившись за тяжелую дверь теплушки, он попытался задвинуть ее, но быстро понял: это ему не удается — и закричал истерично и громко, надеясь спасти себя:

— Сюда! Скорее! Сюда!

Антон ловко поймал его за ногу и сильно дернул. Щур упал на сено, извиваясь всем телом, попытался вырвать штанину из цепких чужих пальцев и уползти, спрятаться за тюками у стенки.

Волков вскочил в вагон, навалился на уголовника, подминая его под себя и судорожно, торопливо доставая парабеллум. Глухо стукнул выстрел. Макар вздрогнул и поставил ведро на землю.

— Давай второго, — велел капитан, показывая на лысого. — Надо их убрать с глаз долой. Не стоит себя обнаруживать раньше времени.

Макар поднял тяжелое тело и помог втащить его в вагон.

— Ведро! — высунувшись, требовательно протянул руку разведчик. — Быстро!

Путко подал ведро. Плеснув керосин на сено, капитан вернул ведро, спрыгнул на пути и достал спички.

— Швайн! — раздалось сзади. — Свиньи!

Повернув голову, Макар увидел торопливо бегущего к ним тощего немца с большой клеенчатой тетрадью в руках. Поняв, что перед ним совсем не те русские, которых он оставил здесь, уходя по своим делам, солдат остановился и начал снимать с плеча карабин.

— Хальт! Стоять! Стреляю!

Волков выстрелил первым. Немец согнулся пополам и осел на гравий, выбросив вперед руку, словно стремился поймать разведчиков, даже будучи уже мертвым.

Чиркнула спичка, упала на смоченное керосином сено, побежали веселые язычки пламени, расширяя огненное кольцо, набирая силу, окутываясь поверху чадным синеватым дымком.

— Скорее! — Антон потянул Макара на себя. — Керосин остался?

— Да, — Путко стал мертвенно-бледен, но старался держаться бодро.

— Сюда, — капитан нырнул под вагон, и, согнувшись, пробежал под ним, и выскочил с другой стороны состава. Помог выбраться запыхавшемуся Макару, успевшему прихватить карабин убитого. — Скорее, сейчас они поднимут тревогу! Нам надо успеть.

В небе вдруг появился клуб дыма, потом взметнулось высокое пламя, костром поднявшись над вагоном с прессованным сеном, и почти тут же от вокзального здания взлетели вверх две красные сигнальные ракеты…

* * *

Когда на путях неожиданно хлопнул пистолетный выстрел, штурмбаннфюрер Шель как раз начал допрашивать задержанного солдатами раненого русского офицера. В том, что это именно офицер, у Гельмута не было сомнений — галифе комсостава Красной Армии, коверкотовая гимнастерка, споротые петлицы, стрижка и… руки! У рядового не может быть таких рук, с тонкими чуткими пальцами, какие бывают у музыкантов или хирургов.