Шура выпрямился, поставил лейку и повернул кран – вода широкой струей шумно полилась в пластиковую емкость. Неподалеку заливались какие-то птицы – Лантаров не знал их названий и их песен. Просто ему вдруг тоже стало легко на душе. Без всякой причины. «Может, в этой тишине, среди терпких ароматов туй и состоит истинное человеческое счастье?» – внезапно подумал искатель приключений, сам удивляясь, что мысли все чаще становятся похожими на зарницы. Шура тем временем прояснил причину этой загадочной экскурсии.

– Ты уже здоров, и вот-вот придет время, когда ты захочешь оставить этот лесной мир, – объяснял Шура причину экскурсии. – Но, может, пока ты не найдешь достойного для себя занятия, захочешь сотрудничать с нами – со мной и Евсеевной? Мы будем это приветствовать.

Лантаров, воодушевленный доверием, чуть не бросился обнимать своего друга. Он тут же взялся изучать прайсы – ему идея поставок зеленых растений и деревьев пришлась по душе. Это был очень реальный выход из создавшегося щекотливого положения – ведь он не знал, с чем возвращаться в город, как дальше зарабатывать на жизнь. Фактически из-за этого он и не мог уехать. А стать посредником зеленого царства и поставщиком райской продукции было ему по душе.

Когда же через пару дней Шура предложил поучаствовать в выкачивании меда на пасеке Евсеевны и Кирилл с радостью согласился, выяснилось, что и медовая колдунья тоже не прочь расширить рынки сбыта своей продукции. Деловое предложение было сделано в тот момент, когда он, по локоть перемазанный душистым медом, объедался сотами – Евсеевна, загадочно улыбаясь, совершала таинство срезания печаток нагретым, остро отточенным пасечным ножом. Не помешали экстатическому восторгу даже укусы двух обозленных хранительниц сладких угодий. После мероприятия тут же состоялось совещание медогонов, в ходе которого Лантарову единодушно был предложен мандат заместителя директора по развитию бизнеса. По ходу выяснилось, что у Евсеевны и Шуры есть несколько оптовых покупателей, но сами они оценивали свои усилия как мелкие аматорские попытки. И если он, Лантаров, возьмет на себя функции специфического дилера и грамотно поведет дело, можно будет и производство развивать. Кроме того, новоявленный партнер не без изумления обнаружил, что, помимо меда, Евсеевна обладает редкими лицензиями на выпуск уникальных лечебных продуктов пчеловодства.

Лантаров уже собирался впервые ехать в город, как неожиданно к их лесному дому подкатил большой черный «ауди». Молодой человек интуитивно насторожился, увидев в окно, как Шура вышел навстречу явно незнакомому гостю. Он заметил, что у приехавшего человека, мужчины лет пятидесяти с кучерявыми седыми волосами, очень хмурое насупленное отечное лицо. Такие лица, теперь Лантаров уже хорошо знал это, бывают у тех, кто беспорядочно ест и пьет, ведя сумбурную жизнь. Сердце почему-то сжалось от недоброго предчувствия – он спешно сунул ноги в свои тапочки, взял палочку и вышел на улицу.

– Здравствуй, Кирилл, – напряженно приветствовал его незнакомец. Он говорил сухим официальным голосом, его лоб был изрезан глубокими бороздами.

– Добрый день, – кротко ответил Лантаров.

– Кирилл… – вклинился Шура, и голос его тоже показался особенно скрипучим и тревожным. – Тут такое дело, понимаешь ли… Твоя мать… она умирает…

Через полчаса они втроем уже неслись по трассе на Киев – притихшие, погруженные каждый в собственные размышления. Тяжелые, как воронье, мысли закружили каруселью Лантарова, вызвали тухловатый привкус неопределенности и смутной вины. Он вспомнил, что в последнее время почти не думал о матери, сосредоточившись на себе. Приехавший к ним мужчина оказался ее другом, с которым мать намеревалась свить гнездо. Но не успела – сумбурная жизнь впопыхах, нескончаемая гонка за несбыточной мечтой прервали ее кукушечье порхание. Куда она мчалась с немыслимой скоростью, ныряя в мутное зазеркалье? Чего добилась? Он ловил себя на мысли, что не испытывал к матери былой злости или желания отомстить. Но не было и острой жалости – производной сыновней любви. И только когда он стал подниматься по больничной лестнице, опираясь на перила и свою палочку, его охватило и захлестнуло чувство непреодолимой скорби, жуткой тоски и нежности. Ноги стали ватными, нечувствительными, хотя темп непроизвольно увеличивался, как будто он финишировал во время стайерского забега. Вот дверь в ее палату… И – о Боже! Он увидел высохшую, лишенную соков жизни, старуху. В этой измученной, истерзанной болезнью оболочке с трудом можно было что-то узнать родное…

– Прости меня, сынок, я перед тобой виновата… – с неимоверным усилием прохрипела она, и Лантаров еле узнал ее страшно изменившийся голос. Она смотрела почти с мольбой.

Лантаров ласково прикоснулся к ее иссохшей, словно обескровленной руке и погладил. Нет, это была не его мать – не та, которую он знал. Куда улетучилась ее красота, ее блеск…

– Я… люблю тебя… – вымолвил он слова, которые не произносил еще ни разу в жизни, и уткнулся мокрым лицом в ее руку.

Вечером она умерла. Лантаров проплакал всю ночь, а наутро двое его провожатых взялись организовывать очень тихую и неприметную панихиду.

1

– Шура, кем и почему придуманы такие мучения? Неужели такое может допустить Бог?! Или их предусматривает тот закон, о которым ты говорил?

На лице Лантарова застыла маска скорби – он чувствовал себе неимоверно уставшим, эмоционально измочаленным.

– Кирилл, Бог всегда молчалив, когда производится расчет за земное. В этом и проявляется его высшая справедливость. Подумай лучше о том, как изменились приоритеты твоей матери с приближением смерти – она стала мудрой, к ней вернулась материнская любовь. Вот высший урок смерти – в этом просветлении. Представляешь, какими бы мы были, если бы смогли держать в фокусе внимания идею неизбежности собственной смерти? Мы, наверное, занимались бы исключительно главными делами.

Шура сидел почти неподвижно, шевелились только его губы. Лантарову он казался сфинксом, научившимся говорить. Лантаров глубоко, судорожно, как в детстве после истерики, вздохнул.

– Просто прошел уже месяц со дня ее смерти, а я все еще не могу успокоиться… Это какой-то кошмар, и, хотя этот ее… друг уже отбыл в Москву, я даже не могу ночевать в той… в ее квартире…

– Это вполне понятно. Ты должен осознать: ее мучения кончились. А сознание не умирает и не исчезает. Этот мир – для живых. Мы все тут будто оставлены для определенной работы – каждый должен завершить нечто свое.

Была уже глубокая ночь, но спать не хотелось. Лантаров жил этот месяц между городом и домом отшельника. Он потерял сон и аппетит и, просыпаясь по ночам, все чаще чувствовал себя потерянным и ненужным. А еще он поражался необъяснимому парадоксу: как раньше его тянуло в столицу, так теперь он, выполнив задачи по развитию бизнеса своего наставника и Евсеевны, спешил окунуться в тишину и незыблемый покой. Тут не слышно было утомительных тамтамов цивилизации. Тут царила первозданная естественность, которую он не мог понять раньше и которую только-только стал постигать. Не умом, а рецепторами своей души.