— Не то чтобы в убийстве, — передернула плечами Соня, — но в пособничестве — определенно. Хотя алиби имелось — не подкопаешься… — Лицо ее потемнело, и она вновь махнула рукой. — Помнишь, Андрей, я еще спрашивала, не ты ли мне звонил? Я ведь хотела освободиться для встречи с этим человеком, потому и отправила Лиду к Евгению. Не могла же я разорваться, верно? И на кладбище нужно, и у Женьки ключ забрать. И решила послать вместо себя Лиду.

— А кто этот Женька таков? — невинно осведомился Леший, косясь на помрачневшего Струмилина. Конечно, тот скорее откусил бы себе язык, чем спросил, и сейчас не понимал, благодарен художнику за любопытство или нет.

— Женька — муж моей подруги, — спокойно сказала Соня. — Я ему очень многим обязана, и ей тоже. Они, правда, живут врозь, то сходятся, то расходятся, а я их безуспешно пытаюсь примирить. Штука в том, что они страшно взрывные оба, вдобавок у Наденьки аллергия на собачью шерсть, а Евгений без своего Анри Четвертого натурально жить не может. Он один, говорит, меня понимает и все мне готов простить! Но у Женьки весьма своеобразная манера общения с женщинами: непременно нужно целоваться, обниматься и делать всякие фривольные намеки, хотя только дурочка может принять это всерьез. Женька — ревизор из управления железной дороги, а его жена — проводница, и он все время устраивает себе ревизии именно на ее маршруте. Почему-то мирно они сосуществуют только в дороге, а стоит ступить на перрон — начинают дико ссориться.

— Анри Четвертый — это?.. — начал Леший.

Соня кивнула:

— Ротвейлер Женькин обожаемый. Именно он вчера спугнул Лидиных убийц, а потом удрал куда-то, и где теперь гоняет — никто не ведает. Ох, устроит мне Евгений за него выволочку! И… О господи! — Соня вскочила. — Лида ведь лежит мертвая в его квартире! Мне придется немедленно ехать в Северо-Луцк!

Глянула на ходики на стене:

— Отлично! Последний поезд без десяти двенадцать — я еще вполне могу успеть. Часов в шесть утра буду в Северо-Луцке. А там сразу в полицию. Только надо спешить.

Она вскочила — и поскользнулась на мокром полу.

— О господи, эта дурацкая лужа! А чем подтереть, не знаю. Я с самого утра хотела подмести, меня как-то успокаивает уборка, но ни веника не нашла, ни щетки, ни тряпки. Выбросила Лида все, что ли?

— У нее тут была одна хитрая кладовочка, — поднялся Леший. — Там и обувные, и одежные, и всякие другие щетки. Это в коридоре, причем так хитро сделано, что не знаешь — и не заметишь дверцу.

Он выскользнул из кухни, а затем послышался дикий вопль и грохот падающего тела.

Соня и Струмилин, переглянувшись, вылетели в коридор и увидели Лешего, который был распростерт на полу под тяжестью… под тяжестью огромного голого негра.

Какое-то мгновение все четверо оставались неподвижны. Потом очнувшийся Леший завозился на полу.

— А ну, слезь с меня, дурак! — вскричал он, брезгливо сбросив с себя мосластого чернокожего, — и растерянно повел глазами к зрителям: — Ребята, ребята, а негр-то… негр-то резиновый!

Лампа в коридоре была тускловата, и со стороны распростертое на полу тело было практически неотличимо от живого. И только когда Струмилин легонько поддел его носком кроссовки, убедился, что Леший прав. Негр с легкостью балерины перекатился на бок, свалив красные Сонины босоножки мощно выпяченным органом. А на мускулистом латексном бедре виднелся кривой, выпуклый, какой-то неряшливый шрам.

И перед глазами Струмилина отчетливо всплыла отвратительная фотография, на которой женщина с золотыми волосами лежит меж черных колен и…

Мать честная! Выходит, на фотографии и Соня была не Соня, и негр был не негр!

— Вот теперь я тебе верю, Леший, — ошеломленно шепнула Соня. — Верю, что Лидка ненавидела мужчин. Даже не могла заставить себя с настоящим, живым… ни за что не могла!

Она наклонилась и небрежно колупнула ногтем шрам. И порывисто выпрямилась, испуганно ойкнув, потому что «шрам» вдруг отстал от бока. Это был никакой не шрам, а искусно наклеенная на латекс заплатка, которая сейчас отклеилась, и из-под нее с шипением начал выходить воздух.

Ввалился рельефный живот и опустились плечи, согнулась могучая шея и поникла голова с наклеенным на нее кусочком каракуля — буйной африканской шевелюрой. Дольше всех держалось вызывающее орудие, но вот обвисла и оно. Какая-то минута — и на месте поразительно правдоподобной латексной куклы валялась бесформенная черно-лиловая тряпка.

И вдруг Соня тоненько взвизгнула, прижала ладони к щекам — и согнулась так резко, что Струмилин испугался, что она потеряла сознание и сейчас рухнет на пол. Но Соня и не собиралась падать — она хохотала, всплескивая руками, сгибаясь и разгибаясь, выталкивая из себя вместе со смехом несвязные слова:

— Не было там… не было никаких мужиков! Только эти… А они, дуры… Понимаете, в «Ла ви он роз» везли на тележке гору таких голых уродов, и один какой-то вдруг сдулся… и так вот что там было!

В то же мгновение перед глазами Струмилина возникло зрелище великолепно одетых леди и джентльменов, едущих на одной общей тележке, подобно пациентам клиники Стравинского, — и он даже схватился за голову, наконец-то постигнув изощренное ехидство Лиды, которая заставила сбесившихся с жиру «элитных» бабенок обнажаться и всячески извиваться перед толпой мужиков, умело изваянных из латекса. Проще сказать, перед резиновыми пупсиками!

Право слово, Миша Порываев мог быть совершенно спокоен за честь своей Оксаны. Другое дело, что следовало всерьез встревожиться за ее психику…

— Леший, — воскликнула вдруг Соня, — этот Дениска, знакомый Лиды, — как он выглядит? Фамилия его как, не знаешь?

— Помнишь, проводник описывал парня, который тебя пристроил в поезд? — подсказал Леший.

— Смутно припоминаю, а что? — насторожилась Соня, и Струмилина поразило, каким затравленным стал ее взгляд.

— Так вот это — копия Дениска Немкин. И если я все правильно понимаю, он сейчас в Северо-Луцке. А у меня к нему хор-роший счетец. Так что если ты едешь туда, Сонечка, я еду с тобой. Только одна просьба — забежим по пути в мою мастерскую на Рождественке, а? Буквально шесть секунд! Я хоть перекушу малость, и вообще, есть у меня там одно неотложное дельце. Ну, давай, одевайся, я подожду.

— Погоди, не суетись, — буркнул Струмилин, испытывая сильнейшее огорчение оттого, что нельзя сдуть Лешего, как того негра, и заставить его замолчать. А также убраться с дороги. — Соня, ты что, этого Дениса откуда-то знаешь? Видела его раньше?

Она взглянула умоляюще, словно бы со страхом, и вдруг глаза стали злые, дерзкие, словно бы Соня на все махнула рукой — и на него, Андрея Струмилина, в том числе:

— Да! Видела! Помните, я упоминала про свое алиби? Ну так вот, в день Костиной смерти меня не было дома потому, что я проводила время в постели с этим Денисом. На следствии он благородно сообщил, что я никак не могла отравить мужа, потому что он, Денис Какойтович Немкин, подвозил меня на попутке, потом дошло до выпивки и всего прочего. И кохались мы с ним якобы чуть не сутки на даче у его дружка. Вот такое у меня было железное алиби…