Я невидяще посмотрел на него, но потом способность соображать вернулась ко мне, и я смог ему ответить:

– Ничего, это ничего. Скажи, а ты нашел тело брата?

Тот непонимающе посмотрел на меня, а тихо сидевший рядом Клим спросил удивленно:

– Вы, ваше высочество, полагали, что Болеслав погиб? Но он, слава богу, жив, хотя еще и не очень здоров, а то был бы вместе с нами.

– Именно так, мой герцог, – подтвердил его слова Лелик, – я, согласно вашему приказу, отходил с региментом к Пскову, когда меня догнал этот русский со странным именем Кондратий. Он сообщил, что появились какие-то непонятные всадники, могущие угрожать вашему высочеству, и я рассудил за благо вернуться. Мы скоро нашли место, где они напали на вас, и трупы ваших верных драбантов, а затем обнаружили и моего раненого брата. Он был очень слаб и ничего не мог сообщить о случившемся, но я обнаружил следы врагов и долго преследовал их по пятам. Я несколько раз терял след и находил его вновь, пока наконец не настиг. Увы, вашего высочества не было при них, и никто из пленных не смог сказать на этот счет ничего определенного.

– Ты догнал Муху-Михальского? – с удивлением воскликнул я.

– Как вы сказали, мой герцог? – переспросил фон Гершов. – Да, кажется, этого негодяя звали именно так. Впрочем, он скоро умер, хотя я нашел подтверждение того, что ему удалось захватить ваше высочество.

С этими словами Кароль выложил на стол передо мной мои допельфастеры и походный несессер с туалетными принадлежностями, найденные когда-то на «Благочестивой Марте». Увидев свои пистолеты, я едва не прослезился и, схватив их, с радостью почувствовал в руках знакомую тяжесть.

– Совсем забыл, – прервал мой восторг фон Гершов, – там пришел человек, очень похожий на тех, которые захватили ваше высочество. Он утверждает, что состоит на вашей службе, однако готов поклясться, что я не видел никогда его раньше.

– Позови его, – сказал я Каролю и, дождавшись, когда он вышел, приказал Климу: – Подай перо и бумагу!

Вместе с Каролем в шатер вошел Казимир и поклонился мне. Я, подняв на секунду голову, кивнул ему в ответ и спросил:

– Под какой фамилией тебя записать в шляхту?

– Я родом из местечка Михалки, и все мы спокон веку зовемся Михальскими.

Выслушав его, я со всей возможной аккуратностью выписал на латыни грамоту, в которой мой придворный Казимир Михальский со всем его нисходящим потомством жаловался шляхетским достоинством. Поставив размашистую подпись, я взялся за вторую грамоту, и новоиспеченный нобиль стал обладателем фольварка Нойзен с моим высочайшим позволением прибавить к своей фамилии титул фон Нойзен. Потом на свет появилась третья грамота, согласно которой владельцем фольварка Хазен стал капитан фон Гершов.

– Клим, приложи печать! – велел я притихшему Рюмину.

Клим, достав принадлежности, разогрел на пламени свечи сургуч и капнул по очереди на каждый документ, после чего приложил к ним мою печать. Подав Казимиру оба касавшихся его документа, я с трудом проговорил неожиданно хриплым голосом:

– Казимир, вот все, что я тебе обещал. Если хочешь, можешь уходить прямо сейчас, никто тебе и слова не скажет. Но напоследок сослужи мне еще одну службу: расскажи этим господам, как лисовчикам удалось захватить великого герцога Мекленбургского.

Казимир обвел глазами всех присутствующих и понимающе кивнул.

– Ваше высочество, – произнес он, – прежде чем я расскажу вашим людям все, что мне известно, хотел бы сказать вам, что служба у вас была честью для меня, и, если вы сочтете это возможным, я не хотел бы ее терять.

– Да будет так! – ответил я ему и почти крикнул: – Рассказывай!

По мере рассказа бывшего лисовчика глаза Рюмина удивленно расширялись, а лицо фон Гершова, напротив, темнело. Наконец Казимир закончил свое повествование и замолчал. Кароль потрясенно стоял, напоминая лицом больше мертвеца, нежели живого человека. Наконец он с трудом произнес:

– Я должен был догадаться.

– О чем?

– Болик вел себя очень странно, когда выздоравливал. Я полагал, что ему было стыдно, что он не смог выполнить свой долг, защищая вас. Однако теперь понимаю, что на самом деле терзало его. Когда мы получили известия, что вы живы, я предложил ему отправиться с нами, но он отказался, отговорившись нездоровьем. Он и вправду не совсем оправился от ран, и я не придал этому значения… Я убью его! – прорычал наконец взбешенный Кароль.

– Нет! – возразил я. – Твой брат оступился, но, надеюсь, не лишился рассудка. Так что он, скорее всего, уже покинул Новгород, и ему хватит ума не посещать больше Мекленбург. Как христианин я прощаю его и хочу лишь, чтобы он не попадался мне больше на глаза. Он сам выбрал свою судьбу и пусть идет по ней. Эти два фольварка я хотел подарить вам, когда мы вернемся домой. Ты свой получил, а причитавшийся твоему брату теперь получит Казимир.

– Я недостоин этой награды, – пробормотал удрученный Лелик.

– Вздор! – возразил я ему. – Здесь только один герцог, и только он будет решать, кто достоин награды, а кто нет! И еще послушай меня, парень, я потерял почти всех, кто был со мной с самого начала. Рядом со мной нет Марты, где-то пропал Фридрих, погиб бедолага Манфред. Теперь у меня не стало твоего брата. У меня слишком мало друзей, и я не хочу потерять еще и тебя. Не хочу и не могу!

Кароль поднял глаза и попытался что-то сказать, но я не дал ему.

– Помолчи, друг мой, иногда слова ничего не могут передать из того, что мы чувствуем. Сегодня ты потерял брата, и боль твоя еще слишком сильна. Если бы он погиб тогда, я бы ничего тебе не сказал и запретил бы говорить Казимиру. Я сам думал, что он погиб, и искренне горевал по тому отчаянному мальчишке, что поступил когда-то ко мне на службу в Дарлове. Я не хотел помнить его другим, но Господь зачем-то сохранил ему жизнь. Кто мы такие, чтобы осуждать его замысел? Сейчас у меня дела, а вечером приходи. У меня родился сын, а я об этом и не знал. С кем мне еще разделить свою радость, если не с вами?

Растроганный моими словами фон Гершов вышел, следом за ним последовал и Казимир. Со мной остался только Клим, и я вопросительно посмотрел на него.

– А что с Мартой? – спросил он, помявшись.

– Родильная горячка, едва не померла, да и когда письмо писалось, болела, – вздохнул я.

– А дите?

– Дочка, у матери пока побудет.

– Ну да, не чужая ведь, внучка… жалко Марту, хорошая девка.

– Тебе-то откуда знать? Ты ее раз всего и видел.

– Ага, – согласился Клим, – всего раз, а девка все одно хорошая. Но с другой стороны, жива ведь? И дите здоровое, слава тебе господи, грех не выпить!

– А есть?

– Обижаете, – усмехнулся Рюмин и, достав поставец с серебряными стопками, налил какой-то прозрачной жидкости.

Мы, стукнув стопками, выпили, и я закашлялся от неожиданности.