В малотиражное иллюстрированное издание книги, выпущенное лондонским издательством «Дент», входит, кроме глупейшего предисловия Джорджа Сейнтсбери[147], гравюра с изображением Луи, вдохновленная этим же эпизодом. Я упоминаю ее, потому что после многократного прочтения истории листал это издание и, случайно наткнувшись на гравюру, удивился той манере, в какой Луи был представлен художником. В моем воображении он, стоя в трансе у каминной полки, выглядел иначе – похожим на коня! Перечитав, как описывает его Бальзак в этом эпизоде, я убедился, что мой образ, в общем-то, верен. Но только сейчас я с удивлением осознал, что образ этот как две капли воды похож на Нижинского! И это не так уж странно, как поначалу кажется. Потому что если можно вообразить бальзаковского удивительного лунатика во плоти, то именно как танцовщика Нижинского. Он тоже взлетел над землей живым, чтобы на нее не вернуться. И тоже стал конем с химерическими крыльями. Давайте не забывать, что конь, даже когда у него нет крыльев, летает. Так и каждый гений в момент истинного вдохновения седлает крылатого жеребца, чтобы начертать на небесах свое имя. Частенько, читая «Дневник Нижинского», я вспоминал слова мадмуазель де Вилльнуа! «Луи, – сказала его ангел-хранитель, так и не оставившая своего любовника, – может показаться сумасшедшим, но он не сумасшедший, если слово „безумный“ относится к тем, у кого по неизвестным причинам заболевает мозг и они не отдают себе отчета в своих действиях. В моем муже все координировано… Ему удалось освободиться от своих телесных свойств, и он видит нас в другой форме, не знаю в какой… Другим людям он кажется безумным; для меня, живущей в атмосфере его мыслей, все его идеи ясны. Я иду по дороге, проложенной его духом, и, хотя я не знаю всех ее поворотов, я все же надеюсь оказаться у цели вместе с ним». Не будем задавать вопрос, был сумасшедшим Луи Ламбер или нет или что же такое сумасшествие – последнее навсегда останется тайной, – но такое отношение к Ламберу со стороны его ангела-хранителя уже заслуживает самого глубокого уважения. Возможно, описывая преданность этой изумительной женщины, Бальзак подчеркивал, насколько важны для каждого художника доброта, понимание, сочувствие и признание. Именно их недостаток он остро переживал всю жизнь. В одном из своих писем, если правильно помню, он говорил, что не знает ни весны, ни лета, но с нетерпением ждет наступления зрелой осени, чтоб истово ею насладиться. Точно так же он ждал завершения своих трудов – которые должны были завершиться любовью. Снова и снова в его сочинениях мы встречаемся с выражением громадной надежды. «Как только Ламбер увидел мадмуазель де Вилльнуа, он угадал в ее облике ангела… Эта страсть, – пишет Бальзак, – была для него бездной, в которую несчастный бросил все». В его первом письме ей, несомненно похожем на те ранние, которые Бальзак писал госпоже Ганской, Луи выразился таким образом: «…моя жизнь будет в ваших руках, потому что я вас люблю, а для меня надеяться быть любимым – значит жить». И затем, как, должно быть, чувствовал сам Бальзак, когда ухаживал за госпожой Ганской, Луи добавляет: «Если бы вы меня оттолкнули, для меня все было бы кончено».

А теперь позвольте мне кратко изложить его историю, какой она рассказана в книге…

Луи Ламбер – сын бедного мастера-кожевенника, единственный ребенок в семье, обожаемый родителями[148]. Они, люди небогатые, не имели возможности нанять человека для замены сына в рекрутском наборе, поскольку тогда (в начале девятнадцатого века) «заместителей призывников найти было трудно». Единственным средством избежать призыва было отдать Луи в священники. В результате, десяти лет от роду, его отослали к дяде по материнской линии, приходскому священнику в маленьком городке на Луаре неподалеку от Блуа. Со второго абзаца книги Бальзак пускается в пространное описание страсти мальчика к книгам. Тот начал читать, как кажется, в возрасте пяти лет с Ветхого и Нового Завета… «и эти две книги, в которых заключено столько книг, определили его судьбу». В течение школьных каникул Луи читал все, что попадалось ему на глаза: «поглощал книги любого рода и в равной мере питаясь сочинениями религиозными, историческими, философскими и физико-математическими». И даже: «Он… испытывал несказанное наслаждение, читая словари, если не было под рукой других книг… Анализ слова, его общего смысла, его истории был для Ламбера источником длительных размышлений… Какую прекрасную книгу можно написать, рассказывая о судьбе и приключениях одного слова!» Из двух слов, которые Бальзак выделяет для упоминания, как ни странно, одно – это слово «прав» и другое – «лёт». За три года Луи Ламбер освоил содержание всего, что было достойно прочтения в библиотеке его дяди. Память у него была замечательная. «Он так же ясно помнил мысли, приобретенные во время чтения, как и те, что были подсказаны ему размышлением или собеседованием. Он обладал всеми видами памяти: он запоминал местность, имена, слова, вещи и лица. Он не только по желанию вспоминал любые предметы, но ясно видел их расположение, освещение, расцветку, как в момент, когда он на них смотрел. Эта способность распространялась точно так же на самые неуловимые оттенки познания. Он утверждал, что помнит не только расположение мысли в книге, откуда он ее взял, но даже свои настроения в те давние времена». Луи обрисован как «человек, перенесший все свои действия в область мысли». Его манили таинства, он был заворожен бездной и наделен «склонностью к потустороннему», каковую Бальзак именовал «роковой, если, конечно, можно судить о его жизни по обычным законам». После Библии наступила очередь святой Терезы и госпожи Гюйон. «Эти изучения, эта склонность возвысили его сердце, очистили его, облагородили, возбудили в нем страсть к божественной природе, научили его почти женской утонченности, которая бессознательно возникает у великих людей». В четырнадцать лет Луи покидает своего дядю, чтобы поступить в коллеж ораторианцев в Вандоме, где он воспитывается за счет госпожи де Сталь – она, в силу запрещения ей появляться в местах, находящихся менее чем в сорока лигах от Парижа, обычно проводила несколько месяцев ссылки в усадьбе неподалеку от Вандома. Впечатленная необычными способностями мальчика, госпожа де Сталь надеялась избавить Луи от необходимости служить императору или церкви. В течение трех лет, которые он провел в коллеже, до Луи, однако, не доходило от благодетельницы ни слова. В действительности госпожа де Сталь умерла в тот же самый день, когда он, пешком вышедший из Блуа, чтобы повидать ее, прибыл в Париж.

Жизнь в коллеже была похожа на описание ада в миниатюре. «Наказания, изобретенные когда-то иезуитами, – пишет Бальзак, – одинаково ужасные как в моральном, так и в физическом отношении, сохранялись полностью по старой программе». Посещения родителей были чрезвычайно редки, проводить каникулы вне стен школы запрещалось. Однажды вступив в свою тюрьму, школяр не покидал ее до окончания учебы. Недостаток удобств, плохая санитария, скудный тюремный рацион, частые избиения, изощренные наказания, практикуемые как учителями, так и учениками, глупость и лицемерие, изоляция – все это деморализовывало и приводило в ступор любого ученика со способностями, не говоря уже о таком чувствительном существе, как Луи Ламбер. Бальзак описывает себя в коллеже двенадцатилетним юношей. Какое влияние оказали школьные распорядки на его душу, можно лучше всего понять из описания его чувств, когда он услышал объявление о прибытии Луи. Это «впечатление… осталось самым ярким впечатлением моего детства, и я могу сравнить его только с чтением „Робинзона Крузо“», – говорит он. С самого начала он проникается симпатией (sic!) к юноше с родственными чертами характера. «Я должен был наконец найти спутника по мечтам и размышлениям». В его психике был надрыв, и Бальзак остро обнажает его природу. «Наконец»! Это похоже на вопль отчаяния[149].