Быть может, он отправился испытать свое счастье в Америке! Быть может, его напугали «бобби» сэра Чарльза, поскольку в эти дни они повсюду. Быть может, он провалился в яму и его сожрали крысы, подлого мерзавца…

Джо говорит, что мы от него избавились и что ему очень повезло, потому что, если б он попал в руки к Джо, тот бы его так хорошенько отколотил и отдубасил, что не осталось бы ничего, что можно было бы выложить на продажу на рыбном рынке.

В общем, я решила, что тебе будет интересно это знать.

Сегодня после джина я немного развеселилась, но клиентов у меня не было, поскольку на улице дождь. Я пела так громко, что Лиз сверху стучала в пол, чтобы я умолкла. Извини, Лиз! Надеюсь, я не разбудила кота Бездельника. Извини, Бездельник!

В общем, сейчас я чувствую себя в полной безопасности. За окном льет, как из ведра, и даже Потрошитель не выйдет на улицу в холод и сырость. Я заперлась у себя в комнате, выпила джин, в очаге горит огонь, завтра будет новый день, и я полна надежды.

Всего тебе самого хорошего, мамочка!

Я тебя люблю!

Твоя любящая дочь

Мерсиан

9 ноября 1888 года

Я прибыл на место около пяти часов утра. Если мир и ждал рассвета, пока что это никак не проявлялось. Ночной мрак плотным покрывалом окутал город, и к этому добавился ледяной дождь. Пронизывающий ветер впивался острыми гвоздями, замораживая кожу и душу. Улицы, даже в вечно суетящемся Уайтчепеле, где господствует непрерывно вращающееся колесо торговли телом, притихли. Лишь изредка можно было увидеть укутанного прохожего; все «бобби» предпочли укрыться в тепле. Только сумасшедший мог безнаказанно разгуливать в такую погоду.

Точно так же Миллерс-корт, в каком-то смысле обособленный городок внутри большого города, также был начисто лишен человеческой жизни. Все плохие девочки, с бедрами, испачканными семенем, со ртами, растянутыми членами, легли спать, чтобы урвать хоть немного спокойствия и помечтать о достатке. Рабочие семьи, которым не посчастливилось делить этот квартал со шлюхами, только что поднялись, готовясь к двенадцати или даже шестнадцати часам каждодневной эксплуатации в той форме наемного рабства, терпеть которую им было определено судьбой. Быстро подойдя к окну комнаты номер 13, я просунул руку и нащупал дверной замок. Повернув ручку, я услышал щелчок, говорящий о том, что пружина натянулась.

Вот так легко я проник внутрь. В маленьком логове было темно, хотя в очаге светились угли. Комната была размером не больше двенадцати на двенадцать футов, и тот, кто втиснул человеческое существо в такое тесное пространство, сам являлся преступником, хотя, поскольку Мэри Джейн сюда привело ее собственное пристрастие к опиуму – в ее случае джину, – она сама была в первую очередь повинна в преступлении против Мэри Джейн. В данном случае дело было не только в системе, но и в личности. Мне предстояло в самое ближайшее время добавить бедной леди свою долю страданий, однако это она сама и общество, в котором она существовала, сотворили столь бесконечную жестокость. Я же был лишь последним в долгой цепочке преступников.

Стоя у двери, я снял пальто, затем сюртук; закатал рукава, давая глазам привыкнуть к темноте. Вскоре я смог разглядеть Мэри Джейн, ее восхитительную полупрозрачную плоть. Она была погружена в сон, ровно дыша в слабых отсветах углей, чуть развернувшись влево, подобрав под себя левую руку, обратив также влево курносый носик и пухлые губы. Она олицетворяла собой красоту, однако этому образу предстояло продержаться совсем недолго. Я разглядел ее одежду, аккуратно сложенную на прикроватном столике, рядом с несколькими свернутыми листами бумаги – по всей видимости, письмами; Мэри Джейн читала их перед сном.

Она не была полностью раздета. От любопытства посторонних она оберегала свои прелести тонкой ночной рубашкой, ниспадающей мягкими чарующими складками, открывая Мэри Джейн в такой степени, сколько требовалось, чтобы увидеть ее всю. Я определил впадину ее горла, гладкие плечи, алебастровое сияние кожи, легкий расплющивающий эффект силы земного притяжения на две ее пышных, налитых груди, обращенные ко мне, настолько совершенные конструкции желеобразной плоти, что так и хотелось приблизиться и припасть к ним губами – так тянет подростка к этому извечному роднику, волнительно нашептывающему об изобилии и радостях жизни.

Надев перчатки, я туго натянул их на пальцы, чтобы кожа засияла. Этим перчаткам уже довелось многое пережить, и сейчас им предстояло защитить меня от еще одного испытания. Протянув руку назад, я вытащил нож из-за пояса, где он был прижат к спине, прикрытый сверху одеждой. Погрузившись в созерцание, я стоял, не знаю как долго. Под каким углом, какой рукой, разрезать или пронзить, и будет ли первая рана настолько мощной, чтобы купить молчание в течение последних секунд предсмертной агонии? Будет ли Мэри Джейн биться, корчиться, брыкаться, извиваться? Она выглядела такой грозной, что я усомнился в том, что ее уход из жизни будет легким.

Приняв решение, я шагнул к кровати.

Я склонился над Мэри Джейн, слыша тихий шелест ее легких, которые, скрытые грудью, преобразовывали кислород в горючее, необходимое для поддержания жизни, наблюдая за тем, как она изредка бессознательно вздрагивает или морщится. Ее тело демонстрировало свою жизнь, не в силах достичь совершенства полной неподвижности: она сглатывала комок в горле, шмыгала носом, издавала другие звуки организма, исправно функционирующего во сне, потягивалась, выгибалась, поворачивалась на несколько градусов туда и сюда. Я ощущал исходящее от нее тепло, чувствовал сладкий аромат ее тела.

Я перерезал ей горло.

Правой рукой вжав ее лицо глубоко в матрас, я левой – хотя не такой сильной и обученной, как правая, на которую я привык полагаться, но в данном случае я посчитал, что сойдет и она, – начал снизу и с силой полоснул вверх, чувствуя, как острое лезвие вгрызается и вспарывает слои мышц и хрящей, не оказывающих практически никакого сопротивления. Я полностью отдался ощущению лезвия, которое проникло в живую плоть и победило ее, чувствуя все тонкости строения различных тканей шеи, рассекаемых сталью.

Мэри Джейн начала вырываться, и своей более сильной правой рукой я снова вжал ее лицом вниз в матрас и увидел, как оно растянулось и исказилось за счет силы трения о податливый хлопчатобумажный чехол и то, чем наполняют матрас, чтобы сделать его мягким. Правая рука Мэри Джейн, не придавленная весом тела, схватилась за простыню, цепляясь за жизнь, но быстро бессильно обмякла. Я еще раз полоснул ножом, почти по тому же самому месту, и ее мышцы оказали мне сопротивление. Мэри Джейн отчаянно вырывалась, ее смерть была гораздо более растянутой во времени, чем у первых четырех моих жертв. Наконец рука дернулась в последнем спазме, нога выпрямилась, затем согнулась, чтобы тотчас же снова выпрямиться, теперь уже окончательно. Мэри Джейн была сильной, тут не может быть никаких сомнений, полной жизни и мечтаний, но у нее не было никаких шансов устоять перед эффективностью лучшей шеффилдской стали, рассекшей скрытые под кожей артерии и вены. И снова, как это ни странно, пролилось гораздо больше крови, чем прежде, и я чувствовал, как Мэри Джейн бьется под неумолимым давлением моей руки, а из ее вжатого в матрас рта вырывались отчаянные, хоть и приглушенные звуки. Перед тем как остановиться, сердце успело полностью выкачать из тела всю кровь.