– Папа, я не стану ее жалеть. Ни за что. Если бы не она, ты был бы с нами дома в Челси как раньше. Как я могу жалеть ее? Как могу не проклинать?

– Мег, у тебя должна быть жалость. Я слышал, королева весело танцует при дворе; и может, в этих танцах она будет пинать наши головы, как мячи, но, Мег, возможно, вскоре ее бедная голова покатится в том же танце.

– Папа, какое имеет значение… что угодно, если ты вернешься к нам. Не мог бы ты…

– Нет, Мег, я знаю свой долг.

– Но что случится с тобой?

– Увидим.

– Милорд епископ Рочестерский тоже в Тауэре.

– Тюремщик сказал мне. Я знал, что мой близкий друг Фишер не изменит долгу.

– Папа, монахи из Чартерхауза отказываются признавать короля главой Церкви.

– Мои добрые друзья? Именно этого я и ждал от них.

– Папа, а разве справедливо… законно сажать тебя за это в тюрьму? Что ты совершил? Отказался подписать эту присягу и только. Значит, по закону человека можно лишить за это свободы?

– Закон, Мег, это желание короля. Прискорбно, что христианского государя так бесстыдно развращают лестью и бесхребетный совет, готовый потакать его капризам, и слабое духовенство, лишенное твердости неизменно держаться своего вероучения.

– Папа, но неужели это стоит такой жертвы? Не мог бы ты… принять присягу… и навсегда порвать с придворной жизнью? Жить с нами… с семьей… до конца дней. У тебя есть библиотека… дом… все, что ты любишь. Папа, ты уже не молод. Ты должен быть дома, с сыновьями и дочерьми, с женой.

– Уж не явилась ли ты разыгрывать искусительницу? Нет, мистресс Ева, на эту тему мы говорили не раз и не два. Я сказал тебе, что если б мог удовлетворить короля и вместе с тем не оскорбить Бога, то никто не принял бы этой присяги охотнее, чем я.

– О Господи, – воскликнула Маргарет, – тюремщики идут сказать, что мне пора. Папа… когда я еще увижу твое лицо?

– Не падай духом, Мег. Уверен, что скоро.

Обняв его, она увидела на его щеках слезы. И подумала: «Мой приход не ободрил его, а расстроил».

* * *

Алиса получила дозволение навестить Томаса.

Она приехала более грубой, ворчливой, чем обычно, все потому, что была очень несчастна.

Встав в дверях, Алиса зоркими глазами оглядела камеру во всей ее неприглядной мрачности.

– Хорошенькое дело, мастер Мор! – вскликнула она. – Удивляюсь, что тебя все считали очень умным. Валяешь и здесь дурака по своей привычке. Лежишь в этой тесной, грязной тюрьме, кишащей мышами и крысами, а ведь мог жить на воле, пользоваться расположением короля и его советников. Тебе-то и нужно сделать только то, что сделали епископы и умные люди этого королевства. У тебя же в Челси прекрасный дом, там есть библиотека, галерея, сад, словом все, что нужно, ты мог бы жить в окружении жены и детей, веселиться с ними. Не пойму, Господи, чего ради тебе торчать здесь.

– Алиса… Алиса, я очень рад тебя видеть. Рад слышать твое ворчанье. Подойди, женушка. Садись на этот табурет, принесенный добрым тюремщиком. Нам, Джону Бочонку и мне, живется тут неплохо. Мой добрый друг Бонвизи присылает нам вина и мяса больше, чем нужно. Не бойся.

– Значит, тебе нравится здесь больше, чем дома? Да? Ты это хочешь мне сказать?

– Разве этот дом не так близок к небесам, как мой? – спросил Томас.

– Надо же! Что за чушь ты несешь? Я смотрю, все тюрьмы на свете не изменят тебя.

– Алиса, все же ответь. Разве не так?

– Господи Боже, отстанешь ты от меня?

– Ладно, мистресс Алиса, раз я не ошибаюсь, а тебе это понятно, потому и отвечаешь только «Надо же!», – то и отлично. Не вижу особых причин для радости в своем прекрасном доме или в саду. Ведь если бы я пролежал семь лет в могиле, а потом воскрес и явился туда, кто-то непременно выставил бы меня за ворота, сказал, что все это не мое. Зачем же стремиться в дом, раз он так скоро забудет своего хозяина?

– Фу-ты и еще раз фу-ты! Прекрати эту болтовню. Как у тебя с одеждой? Есть что-нибудь в стирку? До чего же здесь грязно! Что ж мастер Бочонок так плохо заботится о тебе? Похоже, мастер Мор, ты дурак… и вокруг тебя дураки.

Томас делал вид, что не замечает слез, блестящих на ее щеках. Алиса продолжала ворчать и упрашивать его на свой лад вернуться домой с той же настойчивостью, что и Маргарет.

* * *

Айли глядела в парк из окон особняка Эллингтонов. Ожидание и напряжение измучили ее. Вот-вот должны были вернуться лорд Одли и ее муж, а она сказала Джайлсу, чтобы по возвращении он дал ей возможность поговорить с канцлером наедине.

– Господи, помоги мне, – молилась она истовее, чем когда бы то ни было. – Помоги мне устроить это.

Айли надеялась, что лорд Одли откликнется на ее просьбу. Только вот достаточно ли у него власти? Он лорд-канцлер, а когда канцлером был ее отец, к нему многие обращались с прошениями.

Теперь она старалась не думать о доме в Челси. И Маргарет, и Мерси писали ей часто. Но вымученная веселость их писем лишь подчеркивала, как там все переменилось. Неужели это ужасное лето никогда не кончится?

Услышав, как трубят охотничьи рога, она поглядела в венецианское зеркало, мужнин подарок, некогда предмет ее гордости. Глаза ее страдальчески блестели, щеки раскраснелись, губы дрожали.

Взяв себя в руки, Айли сбежала вниз навстречу возвращающимся охотникам.

Одли взволнованно говорил об олене, которого убил в парке. Какое это могло иметь значение? Важно сейчас только одно.

Джайлс нежно, с пониманием улыбнулся жене. И направился к конюшням, куда побежали грумы принимать лошадей. Айли пошла бок о бок с лордом Одли, Джайлс позаботился, чтобы им никто не мешал.

– Лорд Одли, надеюсь, вы хорошо поохотились?

– Да, леди Эллингтон. У вашего мужа замечательные охотничьи угодья.

– Приезжайте к нам на охоту почаще.

– Непременно.

Айли взяла лорда-канцлера за руку и улыбнулась ему.

– При желании вы могли бы сделать кое-что для меня.

– Леди Эллингтон, я с удовольствием сделаю все, что в моих силах, дабы угодить вам.

– Вы очень добры, милорд. Я хочу поговорить о своем отце.

Лорд Одли издал быстрый, хрипловатый смешок.

– Леди Эллингтон, он вполне может помочь себе сам.

– Это не так.

– Простите, что возражаю, но это так. Ему нужно лишь подписать присягу новому главе Церкви, и на другой день он будет свободным человеком.

– Но он не может.

– Не может! Не может расписаться! – рассмеялся лорд Одли. Он с гордостью говорил: «Я не ученый!», следовательно, испытывал к ученым легкое презрение. – Но мы много слышали о его высокой образованности!