Ближе к вечеру в музей была организована экскурсия вновь прибывших пациентов и Костик без всяких осложнений попал внутрь заветной комнаты. Журнал был там. Он стоял в ряду ничем непримечательных брошюр, написанных при жизни товарищем Фрейдюнговым. Как выяснилось, в «Буднях Механизатора» тоже была напечатана одна из статей этого известного специалиста.

От скуки Сивухин принялся разглядывать лица пациентов. Никто из них на психов не походил. Нормальные человеческие лица. Правда некоторые выделялись безмятежностью во взгляде, слишком широкой улыбкой на лице. Только один человек не понравился Сивухину. Он выпадал из всей этой толпы: коротко стриженный здоровяк лет двадцати пяти, с хмурым лицом и колючим взглядом маньяка-садиста. Сивухин заметил как парень шарил глазами по экспонатам и задержал свой взгляд на журнале. Потом снова отвел глаза, безразлично разглядывая личные вещи великого ученого: халат, очки, недоеденную горбушку черного хлеба, сломанный карандаш и целлулоидного пупса с отгрызанным носом. Этого пупса, якобы, он всегда носил с собой, так как считал его, приносящим удачу. Костик в очередной раз утвердился в своем мнении, что все психиатры – немножечко психи.

Стриженный сделал несколько шагов в сторону полки с журналами, затем подошел к окну и незаметно подергал ручку. Сивухин насторожился, увиденное все больше и больше беспокоило его. А что если это – засланец Мерзеевой и Михеича? Костик решил не спускать глаз с этого парня. Весь вечер он следовал за ним тенью, даже сел рядом во время ужина и пытался разговорить:

– Ты тоже новенький? – спросил он отодвигая в сторону чью-то пустую тарелку. – Ну и как тебе здесь? По-моему, кормят не плохо…

Стриженный молча ел, всем своим видом давая понять, что на контакт он идти не желает. Однако Сивухин не отставал:

– А я тут это… От пьянства лечусь. Думал-думал и решил изменить свою жизнь к лучшему…

Стриженный все так же молча встал, забрал с собой недоеденный ужин и пересел за другой столик. Костик последовал за ним:

– Оно конечно, как же не выпить, если жизнь такая. Но… Однажды встаешь утром и думаешь: «завтра все будет так же как вчера. Для чего? Ведь жизнь дается только один…»

– Отвали! – с угрозой в голосе вдруг произнес коротко стриженый. Глаза его налились кровью, на шее вздулась жилка. Он вскочил, отшвырнул от себя стул…

Все сидящие в столовой обернулись на шум. Сивухин на секунду оказался под перекрестным прицелом глаз. Ему сделалось ужасно неудобно. Он демонстративно отвернулся и принялся есть. Старик, сидящий за соседним столиком, почему-то в цветастом женском халатике, с бигудями на голове утешительно произнес:

– Не трогай ты его. Он псих. Боксер, у него с головой не в порядке… (из уст бородатого старика с бигудями на голове, слово «псих» звучало довольно забавно.)… Ему везде противник мерещатся… Он буйный, зашибить может.

У Сивухина отлегло от сердца. Буйный – это хорошо, значит не шпион. Слава Богу! Дурь всякая мерещиться, так и самому сдвинуться не долго. Пора завязывать. Вот сегодня наконец-то марочка найдется и… Костик быстро доел свой ужин, попросил добавки, напился чаю и отправился в комнату отдохнуть. В учреждении строго на строго запрещалось называть палаты-палатами, а больных психами или больными.

Костик с замиранием сердца ждал, когда же наступит вечер. От каждого отделения на праздничный концерт полагалось выставить три номера. Сивухин наотрез отказался выступать, мотивируя тем, что подготовиться за столь короткие сроки не сможет. Ни петь, ни танцевать, ни стихи декламировать он не умел. Единственный номер, который он мог бы исполнить – шевеление ушами. Но в огромном зале, это самое шевеление смогли бы заметить только зрители первых двух рядов. К тому же Костику было не до выступлений, его ждала марочка.

В организованном порядке все больные прибыли на концерт в зал, расселись согласно занимаемым палатам. Неожиданно для себя Сивухин оказался рядом с тем самым болтливым стариканом в женском халате. Сивухин никак не мог от него отвязаться. Только когда дедок пошел готовиться к своему выступлению на сцене – он читал письмо Татьяны из «Евгения Онегина»– Костик выскользнул из зала. На улице было темно. Сивухин постоянно оглядываясь и прислушиваясь двинулся в сторону флигеля. Он едва сдерживал себя, чтобы не перейти с шага на галоп. Прогуливающийся человек, в отличие от бегущего, подозрения у охраны и медперсонала вызвать не может. Осторожность превыше всего.

Сивухину повезло, он быстро нашел нужное окно, на его счастье оно оказалось открытым. Так что припасенный стеклорез не понадобился. Окно растворилось без скрипа и шума. Костик последний раз оглянулся и подтянулся. Через секунду он уже был внутри мемориала. Он вытащил из кармана крохотный фонарик, который ук… позаимствовал у соседей по палате этим вечером, неровный лучик запрыгал по полу. Костик уставился на что-то белое, лежащее на полу. Сивухин четко видел обложку и часть названия название: «Будни…» Отказываясь верить своим глазам, он упал на пол и пополз к двум половинкам журнала. Как журнал оказался на полу и почему тут две части? Разум Костика отказывался обрабатывать полученную информацию. Сивухин прижал к груди свою поруганную мечту и начал укачивать ее как младенца. Костик действовал как в полусне, не замечая и не слыша ничего вокруг.

Когда он пришел в себя, в комнате горел яркий свет. Костик подумал, что у него начались галлюцинации. Галлюцинации вели себя довольно непосредственно: они орали, угрожали оружием и запугивали друг друга. Сивухин закрыл глаза, снова открыл. Ничего не изменилось. В мемориальной комнате двигались все те же персонажи: мадам Мерзеева со своим хахалем Михеичем, Лоховский со своим приятелем Максом.

Внезапно раздались какие-то взрывы, свит, шипение. Лоховский и его приятель воспользовались суматохой и выскочили наружу. Мерзеева помчалась за ними, Михеич выскочил в окно… Только Костик продолжал сидеть все так же прижимая к себе печатное издание, уже не имеющее никакой ценности.

Костик пытался осмыслить происшедшее. Сегодня здесь, в этой комнате собрались все три конкурирующие стороны, сегодня все столкнулись лицом к лицу со своими противниками. И если гонка продолжается, значит марка все еще не найдена. Эта мысль подстегнула Сивухина к действию. Он поднялся, аккуратно уложил журнал на полочку, вылез в окно и прикрыл его за собой.

Костик вернулся в зал как раз во время, на сцене, чуть ли не рыдая от умиления, главврач толкал поздравительно-благодарственную речь. Затем все, включая медперсонал, поднялись со своих мест и запели гимн учреждения, смахивающий на винегрет из разных песен. Костик разобрал всего лишь пару строчек, «Славься-славься обитель родная… Как здорово, что мы все… Спасибо товарищу Фрейдюнгову за наше…». Сивухин с изумлением разглядывал лица главврача и остального медперсонала. На их глазах блестели слезы восторга, почтения, умиления. Больные же просто пели, так как люди поют обычные песни. Сивухин все больше и больше склонялся к мысли, что все это смахивает на «День дублера». Когда сами больные играют роли врачей, а врачи – больных. Костик едва сдерживал хохот, пытаясь придать лицу серьезную мину.